Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)

Потомъ я опять надѣваю сапоги, вожусь долго съ ремнями, сижу еще нѣкоторое время неподвижно и пристально, безъ одной мысли, смотрю передъ собой, держа письмо въ рукѣ.

Наконецъ, я встаю и иду.

На улицѣ свѣтится желтый свѣтъ газоваго фонаря; я подхожу къ фонарю, упираю свой свертокъ о столбъ и открываю письмо, — и все это въ высшей степени медленно.

Вдругъ будто свѣтовой потокъ залилъ мою грудь, — я слышу, какъ я издаю легкій крикъ, безсмысленное восклицаніе радости: письмо было отъ редактора, мой фельетонъ былъ принятъ и уже сданъ въ типографію. Нѣсколько маленькихъ измѣненій… нѣсколько описокъ… написано съ большимъ талантомъ… Завтра будетъ напечатано… 10 кронъ.

Я смѣялся и плакалъ, побѣжалъ большими шагами внизъ по улицѣ, остановился, упалъ на колѣни и началъ горячо молиться. А часы бѣжали.

Всю ночь, до самаго утра я метался по улицамъ и повторялъ, поглупѣвъ отъ радости, не переставая: написано очень талантливо, значитъ, маленькій шедевръ, геніальная вещица. И десять кронъ.

Нѣколько недѣль спустя, въ одинъ прекрасный вечеръ я опять очутился на улицѣ.

Мнѣ опять пришлось быть на одномъ изъ кладбищъ, гдѣ я писалъ статью для газеты. Пока я былъ занятъ этимъ, пробило 10 часовъ, стемнѣло, ворота должны были закрыться. Я былъ голоденъ, очень голоденъ; 10 кронъ продержались очень недолгое время, а теперь вотъ уже 2–3 дня, какъ я ничего не ѣлъ, чувствовалъ себя совсѣмъ разслабленнымъ, утомленнымъ отъ писанія карандашомъ.

Въ карманѣ у меня была половина перочиннаго ножика и связка ключей, но ни одного хеллера.

Когда ворота кладбища заперли, мнѣ бы, собственно говоря, нужно было итти домой, но изъ инстинктивнаго страха передъ моей комнатой, въ которой такъ было пусто и темно и въ которой мнѣ приходилось жить, я отправился дальше, пошелъ наудачу, мимо Ратуши, внизъ къ морю до желѣзнодорожнаго моста, гдѣ я сѣлъ на скамеечку.

Въ эту минуту у меня не было грустныхъ мыслей, я забылъ совсѣмъ о своей нуждѣ и чувствовалъ себя успокоеннымъ видомъ моря, мирно и красиво растилавшагося въ полутемнотѣ. По старой привычкѣ я хотѣлъ наслаждаться чтеніемъ только что написанной вещи, казавшейся моему больному мозгу самымъ лучшимъ, что до сихъ поръ было мною сдѣлано. Я досталъ рукопись изъ кармана и поднесъ со близко къ глазамъ, чтобы можно было разобрать, и началъ перечитывать одну страницу за другой. Наконецъ, я усталъ и сложилъ листы. Повсюду кругомъ тишина, море казалось голубымъ перламутромъ, и маленькія птички безшумно пролетали мимо меня.

Тамъ дальше стоитъ на посту полицейскій, кромѣ него ни одной души, и вся гавань лежитъ погруженная въ глубокую тишину.

Я еще разъ перечитываю свои богатства. Половинка перочиннаго ножика, связка ключей, но ни одного хеллера. Вдругъ я опять хватаюсь за карманъ и достаю свои бумаги. Это было совсѣмъ машинальное движеніе, безсознательный нервный толчекъ. Я вытащилъ бѣлый, неисписанный листокъ и, — Богъ знаетъ откуда мнѣ пришла эта мысль, я сдѣлалъ изъ него свертокъ и осторожно закрылъ такъ, чтобъ онъ казался чѣмъ-то наполненнымъ, и далеко! отбросилъ его на мостовую. Вѣтеръ отнесъ егоеще дальше, потомъ онъ упалъ.

Голодъ опять заявилъ о себѣ. Я посмотрѣлъ на бѣлый свертокъ, который, казалось, былъ заполненъ блестящими серебряными монетами, и я началъ внушать себѣ, что дѣйствительно въ немъ что-то есть. Я напрягалъ всѣ свои силы, чтобы отгадать сумму: если я вѣрно отгадаю, она будетъ моей! Я представлялъ себѣ на землѣ маленькія, хорошенькія монеты въ 10 еръ, а сверху жирныя, десятикронныя монеты — цѣлый фунтъ денегъ! Я пристально смотрѣлъ на него широко раскрытыми глазами и уговаривалъ себя пойти и украсть.

Въ это время я слышу, что полицейскій вдругъ кашляетъ… И какъ мнѣ могло притти въ голову тоже закашлять? Я поднимаюсь на скамейкѣ и кашляю, повторяю это три раза, чтобы онъ слышалъ.

Онъ натолкнется на бумажный свертокъ, когда придетъ сюда. Я радовался своей выходкѣ, потиралъ руки и ругалъ полицейскаго на всѣ корки.

Покажу я ему носъ, собакѣ!

Нѣсколько минутъ спустя подошелъ полицейскій, онъ посмотрѣлъ по сторонамъ и звякалъ по мостовой своими подкованными каблуками. Онъ не спѣшитъ, у него еще вся ночь впереди. Онъ не видитъ свертка, пока не подходитъ къ нему совсѣмъ близко. Тогда онъ замедляетъ шагъ и начинаетъ его разглядывать. У него такой бѣлый и солидный видъ, можетъ-быть, въ немъ кругленькая сумма?.. Онъ поднимаетъ его. Гм… легкій, очень легкій! Можетъ-быть, какое-нибудь цѣнное перо, украшеніе для шляпы… И онъ осторожно открываетъ его своими толстыми пальцами и заглядываетъ въ середину. Я хохоталъ, хохоталъ, упалъ на колѣни и хохоталъ, какъ сумасшедшій. Но ни одинъ звукъ не вырвался изъ моей глотки: мой смѣхъ былъ тихій, изнурительный и искренній, какъ слезы…