Кнут Гамсун - Пан (пер. Химона)

Это была одна изъ дочерей пробста; мы были съ ней вмѣстѣ въ рыбосушильнѣ, и я пригласилъ ее къ себѣ въ хижину. Мы поговорили съ ней нѣкоторое время. Проходитъ часъ, два. Мнѣ скучно; я пью вино, которое наливаютъ, присоединяюсь къ компаніи, болтаю со всѣми.

Но тѣмъ не менѣе я дѣлаю нѣсколько ошибокъ, теряю почву подъ ногами и не знаю, какъ мнѣ отвѣтить на любезность въ данную минуту; я говорю какъ-то несвязно, или даже молчу и сержусь на себя. Тамъ, у большого камня, который служитъ намъ столомъ, сидитъ докторъ и жестикулируетъ.

— Душа! что такое, въ сущности, душа? — говоритъ онъ. Дочь пробста обвиняла его въ томъ, что онъ — вольнодумецъ; такъ, значитъ, нельзя думать свободно. Адъ представляютъ себѣ чѣмъ-то въ родѣ дома подъ землей, гдѣ сидитъ діаволъ въ роли столоначальника; нѣтъ, онъ вѣдь его величество. Ему бы хотѣлось поговоритъ объ алтарномъ изображеніи Христа въ филіальной церкви; фигура Христа, нѣсколько іудеевъ и іудеянокъ, превращеніе воды въ вино; хорошо. Но у Христа сіяніе вокругъ головы. Что такое это сіяніе? Желтый обручъ, покоящійся на трехъ волоскахъ.

Двѣ дамы въ ужасѣ всплеснули руками. Но докторъ зналъ, какъ выпутаться, и сказалъ шутя:- Не правда ли, это звучитъ ужасно? Я согласенъ съ этимъ. Но если повторяешь это себѣ, повторяешь семь, восемь разъ и размышляешь объ этомъ, то это начинаетъ звучать уже немного лучше… Осмѣлюсь я просить чести выпить съ дамами.

И онъ всталъ на колѣни, на траву, передъ обѣими дамами, но не снялъ шляпы и не положилъ ее передъ собой, но держалъ ее высоко въ воздухѣ лѣвой рукой и опустошилъ стаканъ, опрокинувъ голову. Его непоколебимая увѣренность и меня одушевила, и я выпилъ бы съ нимъ, если онъ не осушилъ уже своего стакана.

Эдварда слѣдила за нимъ глазами; я подошелъ къ ней и сказалъ: — Будемъ мы сегодня опять играть во вдову?

Она немного вздрогнула и встала. — Не забудь, что мы теперь не говоримъ больше другъ другу «ты»! — шепнула она.

Но я вовсе и не думалъ говорить ей «ты». Я отошелъ.

Проходитъ еще часъ. День кажется такимъ длиннымъ. Я давнымъ-давно уѣхалъ бы къ себѣ домой, если бы у меня была третья лодка; Эзопъ лежитъ привязаннымъ къ хижинѣ и, можетъ-быть, думаетъ обо мнѣ. Мысли Эдварды, вѣроятно, очень далеко отъ меня; она говоритъ о счастіи уѣхать прочь въ другія мѣста, ея щеки разгорѣлись, и она начала даже дѣлать ошибки.

— Никто бы не былъ болѣе счастливѣе, чѣмъ я въ этотъ день…

— Болѣе счастлива, — говоритъ докторъ.

— Что? — спрашиваетъ она

— Болѣе счастливѣе.

— Этого я не понимаю.

— Вы сказали «болѣе счастливѣе»; больше ничего.

— Развѣ я такъ сказала? Извините; никто не былъ бы счастливѣе меня въ тотъ день, когда я стояла бы на палубѣ корабля. Иногда меня тянетъ въ такія мѣста, о которыхъ я даже ничего не знаю.

Она куда-то стремилась, она больше не думала обо мнѣ.

Я видѣлъ по ея лицу, что она совсѣмъ забыла меня. Ну что же объ этомъ говорить? Вѣдь я, самъ видѣлъ это по ея лицу! И минуты тянулись грустно, медленно. Я многихъ спрашивалъ, не пора ли намъ ѣхать домой. Теперь уже поздно! говорилъ я, а Эзопъ лежитъ въ хижинѣ, привязанный. Но никому не хотѣлось домой.

Я пошелъ третій разъ къ дочери пробста, я подумалъ: «Это она говорила о моемъ звѣриномъ взглядѣ». Мы чокнулись съ ней; у ней были бѣгающіе глаза; они никогда не были спокойны. Она смотрѣла все время на меня.

— Скажите мнѣ, - началъ я, — вамъ не покажется, фрёкэнъ, что люди здѣсь подобны короткому лѣту? Они минутны и очаровательны, какъ и оно.

Я говорилъ громко, очень громко, и дѣлалъ это съ цѣлью. Я продолжалъ громко говоритъ и еще разъ попросилъ фрёкэнъ посѣтить меня, посмотрѣть мою хижину. — Богъ наградитъ васъ за это, — говорилъ я, чувствую себя совсѣмъ несчастнымъ. И я думалъ про-себя, что я, можетъ-быть, найду что-нибудь подарить ей, если она придетъ, но у меня, кажется, ничего другого и нѣтъ, кромѣ моей пороховницы.

Фрёкэнъ обѣщалась притти. Эдварда сидѣла отвернувшись и предоставляла мнѣ говоритъ сколько угодно. Она прислушивалась къ тому, что говорили, и время отъ времени вставляла свое слово. Докторъ гадалъ молодымъ дамамъ по рукѣ и давалъ свободу своему языку; у него у самого были красивыя маленькія руки и на одномъ пальцѣ было кольцо.

Я чувствовалъ себя лишнимъ и сѣлъ поодаль на камень. День клонился къ вечеру. — Вотъ я сижу здѣсь одинокій на камнѣ, - сказалъ я про-себя, — единственный человѣкъ, который могъ бы меня отсюда увезти, оставляетъ меня преспокойно сидѣть. Впрочемъ, все равно. Чувство безконечнаго одиночества овладѣло мной. До меня доносился разговоръ, и я слышалъ, что Эдварда смѣялась; услышавъ этотъ смѣхъ, я вдругъ поднялся и подошелъ къ компаніи; раздраженіе исчезло.