Фредерик Сулье - Мемуары Дьявола

— Что-то поздновато вы решили нанести визит! — произнес Шарль.

— Не позднее, чем вы наконец собрались уходить.

— Вас ждут.

— Похоже, только после вас; но могу поклясться, милостивый государь, вам нечего опасаться.

— Что вы имеете в виду?

— Что надо было хоть разок, по случаю, уступить мне первое место.

— Как вы осмеливаетесь думать такое?

— Я не только думаю, но и говорю: хозяйка этого дома — любовница…

— Замолчите, заклинаю вас! — воскликнул Шарль, схватив Луицци за руку.

Барон резко высвободился негодующим движением:

— Вы что, сударь, ошалели? Или взбесились?

Презрение, с которым барон произнес последние слова, озлобило Шарля; он начал наступать на Луицци:

— Да знаете ли вы, кто я?

— Чурбан неотесанный! Еще смеет защищать эту…

— Сударь! — разъярился Шарль. — Замолчите! Знаете цену вашим словам?

— Так же, как вы цену на шерсть.

— Но я знаю и цену на свинец! И я вас с ней познакомлю!

— Дуэль? О нет, сударь! Я не хочу еще раз выставить себя идиотом.

— Берегитесь! Я сумею вас заставить!

— Ну-ну, попробуйте.

— Да-да! И раньше, чем вы думаете… Завтра утром я буду у вас.

— Всегда к вашим услугам.

Барон насмешливо склонил голову, и Шарль быстрыми шагами пошел прочь.

Едва он исчез, калитка приоткрылась, и послышался трепещущий голос госпожи Дилуа.

— Входите, входите, — тихонько шепнула она.

У Луицци возникло здоровое желание отказаться.

— Ради Бога, входите же, — настаивала госпожа Дилуа.

Шарль был уже далеко, и барон решился войти. Госпожа Дилуа взяла его за руку. Бедная женщина вся дрожала; по потайной лестнице она провела Луицци к себе. Атмосфера почти невинного покоя в комнате испарилась, постель была смята. При свете единственного ночника Луицци разглядел, что госпожа Дилуа еще более раздета, чем в тот момент, когда он с ней расстался: ее тело прикрывал только ночной пеньюар, и спускалась она вниз босиком.

— Сударь, — заговорила она, — что я вам такого сделала, что вы стремитесь меня погубить?

— Погубить? Ну и что? — Луицци рассмеялся. — Не вижу в этом ничего плохого; в любом случае ваша погибель не на моей совести.

Луицци ожесточился; он уже праздновал победу — и вдруг такое унижение! Кроме того, он замерз и, чувствуя, что его обвели вокруг пальца, утратил всякую жалость.

— Неужели все, что мы тут наговорили друг другу ради забавы, вы приняли всерьез?

— А что, другие воспринимают это иначе?

— Другие? Да за кого вы меня принимаете, сударь?

— За очень даже миловидную женщину, которой очень нравится, чтобы ее любили.

— Вы в самом деле поверили, что я буду вас ждать?

— Да, действительно, я верил и надеялся…

— Хорошего же вы мнения о женщинах!

— Поверьте, сударыня, гораздо лучшего, чем они того заслуживают; ведь я считал, что вы будете одна…

— Как! Вы полагаете, что Шарль…

— Ну, ну, сударыня, сколько можно; хватит забав, как вы только что выразились. Дважды в одну ночь оказаться посмешищем — это уж слишком.

— О! Не говорите так, сударь! Простите меня. Я зашла слишком далеко в словесной игре, не думая, что вы придадите всему этому какое-то значение.

Она замолчала и, пожав плечами, с грустной досадой добавила:

— Как! Абсолютно незнакомый мужчина, которого я чуть ли не первый раз вижу… И вы могли подумать… Нет, нет, это невозможно!

— Очень даже возможно; я и сейчас так думаю.

— И всем расскажете, как только что грозились Шарлю…

— Лучше отговорите этого сопляка, так как если я буду драться с ним, то каждому, кто только пожелает, открою причину дуэли.

— А если у меня хватит влияния, чтобы остановить его, тогда что?

— О сударыня, тогда совсем другое дело; я умею хранить тайны, да между нами пока и нет никаких секретов.

— И не будет, клянусь вам!

— Как вам будет угодно, сударыня; что ж, каждый из нас волен поступать как хочет.

— Но, сударь! Я же замужем; у нас дети…

Луицци пришел в ярость и резко ответил:

— В том числе очень даже симпатичная девчушка.

— А-а, теперь я вас понимаю; явившись сюда, вы уже в достаточной степени презирали меня, чтобы надеяться на многое.

— Похоже, у меня не было нужды ни в каком предубеждении, зато вы сделали все, чтобы мне его внушить.

— А вот этого я никак не понимаю. Вы, сударь, принадлежите к миру, в котором, как я вижу, словам придают более буквальный смысл, чем в нашем кругу.

— Я из того мира, сударыня, где кокетство не превращают в средство наживы.

— Так вот вы о чем, сударь?! Раз так, вот наш договор — порвите его!