Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

«Но как мне назвать ее?» — подумалось ему. И, быстро составив колер для подписи, он написал в правом нижнем углу крупными буквами: «Односеансный эскиз для картины „Просветлело“, писан в утро 27 февраля 1917 года».

Боль в спине и затекшие ноги заставили его пройти в спальню. Но перед тем как лечь, он передвинул мольберт таким образом, чтобы через открытую дверь картина была хорошо ему видна и не отсвечивала.

Уже в полудреме он все еще видел ее. Потом ему показалось, что все это с ним уже было. Так же лежал он, и солнце так же светило в окна, и через раскрытую дверь он уже видел когда-то эту самую картину…

подумал он словами стихотворения Алексея Толстого, точно и ярко описавшего это странное ощущение, известное многим. А потом ему вспомнилось минувшее лето. День, когда точно так же, утомленный, он прилег в своем кабинете на диване и смотрел на недвижные липы и амфитеатр зеленых деревьев, окаймляющих круг, различая в листве их фигуры гигантов и рожи, то безобразные, то удивительно классически правильных очертаний. Там были и чудовищные, и строгие, и смешные лица. На одном из них вместо двух зрачков два одинаковых листка согласно мигали, словно блики устремленных на него внимательных глаз. «Ну, хорошо, один — от ветра… А другой? Все можно объяснить, но и сами объяснения будут такими же фантазиями, фантазиями логики», — усмехнулся он и случайно взглянул на свой домашний халат, висевший на гвозде в ногах постели. В складках халата четко обозначалась фигура старика. Косматые волосы низко спадали по обе стороны высокого сдавленного лба. Глубоко ввалившиеся глаза смотрели загадочно и неотрывно… Старик, казалось, опирался на палку. Костлявые, низко опущенные его плечи отчетливо угадывались там, где и следовало им находиться. Падающие книзу углы тонких запавших губ, затененных резкими морщинами, кривились чуть заметной усмешкой… Откуда берутся все эти фигуры и лица? Всегда случайно? Но если рисунок их часто бывает так строг, как рисунок уверенного в себе мастера, долгие годы изучавшего анатомию тела и мускулов?! Гармония соответствий, художественная смелость линий… А пальмы и папоротники на стекле, изукрашенном морозом? Кристаллизация? Да, конечно. И все этим объяснено. Все — то есть ничего. А камень с распятием и предстоящими, хранимый в Патриаршей ризнице в Москве, которым он любовался и к которому не прикасалась человеческая рука, рука художника; а крупная градина с Богоматерью и Спасителем у нее на руках, которую он поспешил зарисовать в свое время… и с двумя математически правильными венчиками? Не стихии ли сами спаяны, слиты навек с душой человеческой?.. «Вот и это… — он снова взглянул на старика, смотревшего из халата, — живой призрак, иллюстрация к моей фантастической пьесе». И осторожно, чтобы поворотом головы не спугнуть явления, он протянул руку за карандашом и блокнотом и стал набрасывать старика…

А мысли продолжали тесниться, сменяя одна другую, в его голове. Да, случайностей нет… Все живет, дышит, все в единстве: человек и природа, мечта и реальное, настоящее, прошлое, будущее. Все сознательно существует… Анненгофская роща в Москве, в одну ночь посаженная, и так же в одну только ночь ураган выдрал всю рощу с корнями. Тоже случайность? Не слишком ли много случайностей в жизни? А другой ураган, осенью прошлого года? Уже снег и мороз, а в доме дров — ни полена. И оставлены всеми — рабочими, прислугой. Только сказал он себе: «Господи, ты это видишь! Как стало все трудно и тяжко…» — и в ту же ночь ужасная буря, разразившись, везде навалила деревьев; не только деревья — она нащепала лучину. Он помнит, как принес в дом две щепы трехсаженной длины. Никогда за всю жизнь не встречал он таких расщеплений. Сломано дерево, и по длине из ствола выдраны и далеко отлетели от пня узкие дранины… Ведь случались и раньше жестокие бури, сносило вершины, мачтовые сосны штопором скручивало, деревья так и срезало: какие у корня, какие повыше… а этого не было. Вернувшись домой тогда, пока все собирались с пилами идти готовить дрова, в книжке своей записал он: «Что же все это значит? Неужели теперь так расщеплена будет Россия? И та свеча, которую нельзя было зажечь больше во сне, — неужели она же? Конец ее?» Да, и сны… Эти сны…

Так где же тут место случайностям? Общий, единый закон нашей жизни — один. Видоизменения его бесконечны, опровержений же нет! Его сущность одна. И та сущность — Господь!