Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

…Дворцовая анфилада. Утро. Всюду искрится солнечный свет. Он отражается в натертых паркетах, в больших зеркалах, в хрустальных подвесках, дрожащих под люстрами, в лицах золотощеких амуров на фигурном плафоне, в золотых рамах картин Лагренэ и Каравака [13] Каравак Луи (†1754) — французский живописец. С 1716 года жил в России. Портреты императрицы Анны Иоанновны в духе барокко и рококо оказали влияние на русских портретистов XVIII в. Батальные сцены. (коммент. сост.). . Стая резвых мальчишек в атласных камзолах с кружевными жабо, в белых чулках и ботиночках с пряжками — это пажи императрицы. Дежурят они во дворце. Строжайший регламент предписывает им в этот утренний час соблюдать тишину… А какая же тут тишина, если веселое утреннее солнце побуждает смеяться и прыгать, подстрекает к шалостям и беготне. Рослый не по летам Коля Кротков рассмешил чем-то миниатюрного и самого младшего Федора, и тот еле удерживается, чтобы не фыркнуть. В это время кто-то еще, разбежавшись на носках, хватает Глинку неожиданно за плечи и хочет перескочить через него, как при игре в чехарду. Федор скользит на вощеном паркете и падает; не удержавшись, падает и тот, другой. А высокие двустворчатые двери на половину императрицы распахиваются настежь. Оба мальчика, багрово-красные, едва успевают вскочить на ноги и оправить смятую одежду. Входит Екатерина. Она в белом пеньюаре, в чепце. Сдержав улыбку при виде смущения застигнутых ею врасплох мальчишек, она укоризненно качает головой: «Что это у вас сегодня, господа, так шумно? Вот смотрите, нажалуюсь я кому следует, как вы тут на дежурстве себя проявляете…» И поднятый тонкий мизинец грозит вразумительно, а голубые глаза смеются им вовсе не строго, и оброненный кружевной платочек, плавно паря, опускается вниз на паркет. «Господа», сталкиваясь лбами, ныряют, каждому хочется успеть раньше других поднять носовой тот платочек, но ласковый жест отводит его от царицы.

— Можете оставить себе, только, чур, мне не ссориться; как хотите делите, но чтобы без драки, — и она исчезает, пройдя мимо застывших в молчанье почтительном юных пажей. Платочек тут же разорван и поделен между всеми. Эти тонкие обрывочки навсегда остаются памятью об этом утре для всех участников.

Одну картину сменяет другая. Но чтение многих отцом написанных глав происходит уже без меня. Мне еще, так он думает, рано знать о дурных сторонах жизни прошлого… Но кое-что я все-таки, кажется, знаю…

Одна из глав «Хроники» носит название «Большие Шигоны». Так называлось именье Кудрявцевых. Прапрадед наш, Николай Яковлевич, «красного дедушки» сын, взял себе в жены Кудрявцеву Алевтину Ивановну. В кабинете отца висит большой портрет этой прабабки его. Он писан каким-то хорошим художником конца XVIII века. Синевато-зеленое, цвета морской воды, платье отделано тонкими кружевами. На пышных плечах лежат темные локоны. Жестокая складка сжимает красивые жадные губы. Но никто у нас не зовет ее бабушкой. Отношение к ней молчаливо-неодобрительное. Она — Алевтина Ивановна. Вот и все. «Дым коромыслом шел в Больших Шигонах. Готовились к свадьбе…» С этих слов начиналась очередная глава, и на них же кончалась она для меня. Спохватившись, меня удаляли. Овдовев очень рано за смертью еще нестарого мужа, Алевтина Ивановна в руки свои забрала управление огромным имением, принадлежавшим Толстым, — Ельцы, на берегу Селигера. Там, не ведая над собой власти ничьей, творила она долгие годы суды и расправы. Крепостным брила лбы, их ссылала в деревни далекие, разлучая с мужьями жен и детей с матерями, а дворовым — и вовсе житья у ней не было. Уже утром девушки, одевая ее, не знали, что в полдень с ними случится: то ли станут пороть на конюшне, то ли на цепь посадят в темном подвале да и будут держать, в сутки раз принося ковш воды с ломтем хлеба. Впрочем, что там дворовые, если и помещики соседние от имени ее трепетали, да и собственным детям нелегкая выпала доля у этакой матери. Когда бывала раздражена, а это нередко случалось, являясь утром приложиться к ручке маменьки, они узнавали о ее настроении по тому, как она норовила ручку эту отдернуть, распарывая в кровь острием солитера на перстне им щеки и губы…

А прадед мой с братьями были в то время уже офицерами, в Семеновском полку двое служили из них троих. В 1820 году в полку произошла знаменитая Семеновская история. Эта история была предвозвестницей Декабрьского восстания, первым взрывом, первой волной возмущения, вызванной аракчеевским гнетом. Восстание охватило весь полк: и солдат его, и офицеров. Самыми крутыми мерами было подавлено то возмущение. Весь состав полка был расформирован и направлен в другие полки. Многие офицеры разжалованы. Над солдатскими спинами свистели шпицрутены, загоняя зеленою улицей в смерть всех, кто больше других проявил дух неподчинения…