Такэо Арисима - Потомок Каина

Пройдя кузницу, они сразу очутились в густой тьме. Дома, молчаливые и унылые, словно съёжились от холода. Двери везде были заперты. Лишь противно скрипели телеграфные столбы, да из харчевни, которая в то же время была лавкой, доносился запах еды и слышались весёлые, хрипловатые голоса мужчин и женщин. Путник со своей клячей и его жена шли по-прежнему молча, лишь изредка останавливаясь. Прошли ещё с полри и снова очутились на окраине. Дорога изогнулась, будто сломанная, и нырнула в тёмный овраг. Оттуда доносились лишь шорохи ветра в густой листве мрачного леса да слабое журчанье реки Сирибэси. Они остановились.

— Надо бы спросить… — проговорила жена, дрожа от холода.

— Пойди и спроси! — Голос мужа, почему-то вдруг присевшего на корточки, прозвучал словно из-под земли.

Женщина поправила ношу на спине и, шмыгая носом, потащилась обратно. Ей удалось достучаться в какую-то дверь и узнать дорогу на ферму Мацукава, однако отошла она довольно далеко и сейчас никак не могла различить в темноте фигуру мужа. Крикнуть она боялась, да и сил не было. Тяжело припадая на одну ногу, она вернулась к тому месту, где оставила мужа.

Им пришлось пройти ещё метров триста, хотя они валились с ног от усталости. Наконец они добрались до защищённого на ночь высокими щитами двухэтажного дома с тесовой крышей, который своим величием буквально подавлял соседние домишки.

Не сказав ни слова, жена остановилась, но муж догадался, что это и есть контора фермы Мацукава. По правде говоря, он так и думал с самого начала, но очень уж не хотелось ему входить в этот дом, и он прошёл мимо, будто не заметил его. Однако сейчас отступать было поздно. Он привязал клячу к дереву и подвесил ей холщовую торбу с овсом и рубленой травой.

Муж и жена снова пересекли дорогу — подошли к конторе и беспокойно переглянулись. Пока жена раздумывала, почёсывая негнущейся рукою голову, муж набрался наконец духу и отодвинул застеклённую наполовину входную дверь, но не рассчитал своих сил, и дверь громко заскрежетала. Жена испуганно вздрогнула, проснулся и заплакал ребёнок. Двое мужчин, бывших в конторе, чуть не подскочили от неожиданности и обернулись к ним. Путник с женой не решались переступить порог.

— Ну, что двери раскрыли настежь? Не видите, ветер дует! Если надо, входите побыстрее! — сердито сдвинув брови, заорал тот, что сидел у хибати [4] Хибати — домашняя жаровня-грелка. . На нём было тёмно-синее ацуси [5] Ацуси — свободного покроя национальная одежда аборигенов Хоккайдо, из более толстой материи и с более узкими рукавами, чем кимоно японцев. На Хоккайдо японцы предпочитают ацуси своей национальной одежде. и рабочий передник из саржи. Любое человеческое лицо вызывало в путнике слепую беспомощную злобу, особенно если это было лицо человека, в чём-то его превосходившего. С отчаянием дикого животного, которое идёт прямо на копьё, он неуклюже протиснулся своим громадным телом в прихожую. Жена его, тихонько прикрыв дверь, осталась на улице, забыв от волнения даже о плачущем ребёнке.

Человеку, сидевшему возле хибати, было на вид лет тридцать. У него было продолговатое лицо, острый взгляд и усы, которые совсем не шли ему. Встретить крестьянина с продолговатым лицом всё равно что увидеть лошадь в стаде свиней. Поэтому, при всей своей робости, путник не удержался и с откровенным любопытством уставился на него, забыв даже поклониться.

Снаружи доносился плач ребёнка, усиливая смятение, царившее в душе отца.

Второй мужчина, тот, что сидел на приступке, где обычно снимали гэта, некоторое время пристально разглядывал незнакомца, затем вдруг проговорил странным, пронзительным голосом, словно читал нанивабуси: [6] Нанивабуси — устное повествование, в котором рассказ переплетается с особым речитативом.

— Не приходишься ли ты родственником Кавамори-сан? Вроде бы похож на него, — и не дожидаясь ответа, повернулся к длиннолицему.

— Господин управляющий, это, должно быть, тот человек, о котором говорил Кавамори. Помните, он просил вас принять какого-то его родственника на место Ивата?

— Верно я говорю? — снова обратился он к путнику.

Дело обстояло именно так. Однако путник и на этого человека смотрел с недоумением, потому что у него, как и у самого управляющего, было необычное для крестьянина продолговатое лицо с тонкими, будто ниточка, губами, от лба с залысинами к левой щеке тянулся сине-багровый след ожога, а нижние веки были как-то неестественно оттянуты вниз.