Такэо Арисима - Потомок Каина

— Я сам пережил смерть ребёнка и очень сочувствую тебе. Если хочешь спасти своего малыша, молись всем сердцем. Понял? Человек тут бессилен, — наставительно произнёс Касаи. Жена Нинъэмона с плачем молитвенно сложила руки.

Ребёнок истекал кровью. Медленно наступили сумерки, в хижине стало темно. Малыш с мольбой глядел на обступивших его людей, совсем как взрослый. Дыхание его становилось всё слабее и слабее…

Ребёнок умер. Пришёл сельский врач в сопровождении полицейского. Явился и управляющий с завёрнутым в бумагу приношением покойному. Некоторое время три должностных лица распоряжались в доме при свете фонарей, — непривычная для этой лачуги роскошь, — и вскоре запах карболки выгнал Нинъэмона и его жену наружу. Охваченные гнетущей тоской, подавленные, стояли они рядом с Кавамори, — их освещал бледный свет ущербной луны.

Соседи стали расходиться по домам. Ушли вскоре и Кавамори с Касаи. Тишину свежей прохладной ночи нарушал лишь писк насекомых. Нинъэмона тяготило сейчас общество жены, а жена, в свою очередь, почувствовала ненависть к мужу. Она приткнулась к краю телеги; Нинъэмон бесцельно ходил взад и вперёд перед хижиной, поминутно сплёвывая. Случись такое несчастье у других, к ним наверняка пришли бы соседи и, беседуя о том, о сём за бутылкой сакэ, помогли бы скоротать ночь и забыться. А у Нинъэмона даже Кавамори не захотел остаться. Жене показалось это обидным, и она стала тихонько всхлипывать. Часа три просидели они перед хижиной, погруженные в свои думы, а луна равнодушно бросала слабый свет на их скорбные фигуры.

Наконец Нинъэмон, видимо что-то надумав, неуклюже вошёл в хижину. Жена поглядела ему вслед, со злостью всматриваясь в тёмный вход, похожий на вход-в пещеру. Через некоторое время Нинъэмон вышел с умершим ребёнком за спиной. В руках у него была мотыга.

— Иди за мной, — бросил он жене и быстро пошёл по направлению к дороге. Как животные понимают друг друга с одного короткого крика, так и жена Нинъэмона сразу смекнула, что он собирается делать. Она тяжело поднялась и последовала за мужем, не переставая всхлипывать.

Вот и деревенское кладбище па холме слева от дороги. С вершины холма была видна вся ферма Мацукава, и казалось, до горных цепей Рубэсибэ и Нисэкоан рукой подать, так же как и до пика Комбудакэ на той стороне реки. Голубел прозрачный воздух летней ночи, всё вокруг было залито фосфорическим сиянием луны. Тучи комаров с писком и жужжанием облепили Нинъэмона и его жену.

Выбрав свободное место между рядами деревенских памятников и каменных надгробий, Нинъэмон начал рыть могилу, так и не сняв со спины мёртвого ребёнка. Глухой стук вгрызающейся в землю мотыги резко врывался в тишину, царившую вокруг. Жена, сидя рядом на корточках, плакала, хлопая себя то по одной щеке, то по другой, чтобы убить комара. Вырыв небольшую яму, Нинъэмон доложил мотыгу на землю и вытер нот с лица. Летняя ночь дышала миром и покоем. И тут вдруг его поразила страшная мысль. Некоторое время он стоял, широко раскрыв глаза, потом заплакал громко и пронзительно, словно капризный ребёнок. Это было ужасно. Жена уставилась на него с тупым изумлением и страхом.

— Касаи, эта синокская обезьяна, — он убил нашего малыша! Он убил! — грозно крикнул Нинъэмон прерывающимся от рыданий голосом.

На следующий день, собираясь грузить телегу льном, он обнаружил забытый там отрез муслина. Яркая материя, покрытая утренней росой, сверкала в грязной телеге, как радуга среди туч.

Похоронив сына, Нинъэмон стал ещё сильнее буйствовать. Его состояние усугублялось невыносимым зноем. На небе не было* ни облачка, казалось, оно отдало всю спою влагу весной и сейчас не посылало ни капли. Всходы посевов, которые должны были дать урожай осенью, пожелтели. Крестьян охватило отчаяние, порождённое беспомощностью перед силами природы.

В самую страду в посёлке устроили ярмарку. В другой год она прошла бы незамеченной, но сейчас, потеряв всякую надежду на урожай, решили хоть сколько-нибудь заработать на лошадиных торгах, устраиваемых незадолго до ярмарки, поэтому теперь на этих торгах царило необычное оживление. Даже из соседних деревень понаехали любопытные и зеваки. На пустыре за конторой выстроили временные конюшни и поставили туда около тридцати до лоска вычищенных лошадей. Среди них особенно выделялась лошадь Нинъэмона.

На следующий день состоялись состязания лошадей. Посмотреть на них приехал из Хакодатэ сам хозяин фермы. Соорудили балаганы, передвижные лавочки, воздух был пропитан обычными для празднества, душными запахами, среди которых, привлекая внимание мужчин, разгуливали нарядные девушки.