Чарльз Диккенс: Очерки лондонских нравов

Можно ли быть равнодушнымъ къ изліянію нѣжныхъ чувствъ, дружбы, любви, которыми изобилуетъ это время года? Кому неизвѣстны семейныя собранія о Святкахъ? право; мы ничего ни знаемъ болѣе усладительнаго для души! Кажется, что въ самомъ словѣ «Святки» заключается что-то мистическое! Раздоръ и несогласіе — слѣдствіе какой нибудь пустой причины, позабываются; чувство братской любви пробуждается въ сердцахъ людей, которые долгое время были чужды ему; родственники, нѣсколько мѣсяцевъ избѣгавшіе встрѣчи другъ съ другомъ, предлагаютъ и принимаютъ чистосердечныя объятія и въ настоящемъ счастіи погребаютъ прошедшую вражду. Добрыя сердца, стремящіяся другъ къ другу, но удерживаемыя ложными понятіями о гордости и личномъ достоинствѣ, снова соединяются и выражаютъ искреннее добродушіе и снисхожденіе. О, если бы Святки продолжались цѣлый годъ, то предразсудки и страсти, искажающія нашу натуру, никогда ни обнаружились бы тѣми, кому они всегда должны быть чужды!…

Семейное собраніе о Святкахъ, про которое мы говоримъ, нельзя назвать обыкновеннымъ собраніемъ родственниковъ, весьма однообразно встрѣчающихся въ недѣлю или въ двѣ недѣли разъ по приглашенію, — нѣтъ! это скорѣе полное годичное собраніе всѣхъ возможныхъ членовъ семейства, старыхъ и малыхъ, богатыхъ и бѣдныхъ; всѣ дѣти еще за два мѣсяца ожидаютъ его съ нетерпѣніемъ. Прежде это собраніе назначалось въ домѣ дѣдушки, но дѣдушка становится старъ, бабушка тоже; тотъ и другая, чувствуя слабость здоровья, передаютъ свое хозяйство и поселяются въ домѣ дядюшки Джоржъ. Итакъ, собраніе бываетъ у дядюшки Джоржъ. Бабушка заранѣе присылаетъ различныя лакомства, а дѣдушка непремѣнно самъ плетется въ Ньюгэтскій рынокъ купить индѣйку, и нарочно нанимаетъ человѣка, чтобъ нести ее съ тріумфомъ. По приходѣ домой онъ непремѣнно наградитъ своего провожатаго сверхъ платы рюмкой водки, и честный носильщикъ долгомъ поставляетъ себѣ поздравить тетушку Джоржъ «съ веселыми Святками и съ наступающимъ новымъ годовъ». Бабушка дня за два или три во всѣхъ своихъ поступкахъ дѣлается таинственною, хотя и не до такой степени, чтобъ не разнесся слухъ о сдѣланныхъ ею покупкахъ: о прекрасныхъ чепцахъ для служанокъ и о цѣломъ коробѣ книгъ, перочинныхъ ножей и ресфедеровъ для юной отрасли. Въ свою очередь и тетушка Джоржъ тоже секретничаетъ и заблаговременно отдаетъ на кухнѣ приказаніе насчетъ приготовленія лишней дюжины рождественскихъ пирожковъ къ обѣду и огромнаго пуддинга для маленькихъ дѣтей.

Въ рождественскій сочельникъ бабушка бываетъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Въ теченіе цѣлаго дня она заставляетъ дѣтей очищать черносливъ, миндаль и тому подобное, — а когда все очищено, упрашиваетъ дядюшку Джоржа спуститься въ кухню, снять сюртукъ и заняться приготовленіемъ пуддинга. Дядюшка Джоржъ исполняетъ все приказанія бабушки съ веселымъ видомъ, возбуждаетъ шумный восторгъ въ маленькихъ дѣтяхъ и прислугѣ. Вечеръ заключается игрою въ жмурки: дѣдушка попадается первымъ, доставляя своимъ проворствомъ и ловкостью обильный источникъ къ шуткамъ всему собранію.

На другое утро престарѣлая чета съ огромнѣйшей свитой, состоящей изъ внучатъ, отправляется въ церковь, между тѣмъ какъ тетушка Джоржъ остается дома вытирать графины и наполнять судки, а дядюшка Джоржъ — разставлять бутылки въ столовой, откупоривать ихъ и мѣшаться не въ свои дѣда.

Съ возвращеніемъ изъ церкви къ завтраку дѣдушка вынимаетъ изъ кармана вѣтку омелы и заставляетъ мальчиковъ подъ этой вѣткой цаловать своихъ маленькихъ кузинъ; это доставляетъ какъ мальчикамъ, такъ и ему величайшее удовольствіе, но раздражатъ понятія бабушки о приличіи. Чтобы поправить дѣло, дѣдушка наивно признался, что когда ему минуло тринадцать лѣтъ и три мѣсяца отъ роду, онъ самъ въ первый разъ поцаловалъ бабушку подъ вѣткой омелы; безъ всякаго сомнѣнія, при этой откровенности всѣ дѣти хлопаютъ въ ладоши и смѣются отъ души; тетушка Джоржъ и дядюшка Джоржъ вторятъ дѣтямъ; бабушка перестаетъ хмуриться, смотритъ веселіе и съ ласковой улыбкой говоритъ, что дѣдушка всегда былъ повѣсой; смѣхъ дѣтей поднимается громче прежняго, а дѣдушка смѣется громче ихъ всѣхъ.

Но все эти ничто въ сравненіи съ удовольствіемъ, которое ожидаетъ имъ впереди, когда бабушка, въ высокомъ чепцѣ и шолковомъ платьѣ аспиднаго цвѣта, а дѣдушка — съ пышными манжетами и въ бѣломъ шейномъ платкѣ, садятся въ гостиной по одну сторону камина, а дѣти и тетушка Джоржъ располагаются противъ нихъ и съ нетерпѣніемъ ждутъ дорогихъ гостей. Подъѣхала наемная карета; дядюшка Джоржъ глядитъ въ окно и восклицаетъ: «это Джонъ!».