Чарльз Диккенс - Блюмсберийские крестины

Мистеръ Никодимусъ Домпсъ, или, какъ именовали его знакомые, «длинный Домпсъ», былъ холостякъ, шести футовъ росту, пятидесяти лѣтъ отъ роду, сердитый, съ наружностью мертвеца, злонравный и черезчуръ странный. Онъ тогда только и былъ доволенъ, когда другимъ казался жалокъ, и всегда былъ жалокъ, когда имѣлъ причину быть довольнымъ. Единственное и самое дѣйствительное удовольствіе въ его существованіи состояло въ томъ, чтобъ дѣлать огорченія ближнему; можно сказать, что онъ тогда только и наслаждался жизнью. Онъ крайне сокрушался тѣмъ, что получалъ изъ банка пятьсотъ фунтовъ въ годъ и нанималъ «первый этажъ съ мебелью», въ Пентонвиллѣ, избравъ его потому, что изъ оконъ представлялся печальный видъ сосѣдняго кладбища. Онъ знакомъ былъ съ каждымъ надгробнымъ камнемъ, и похоронная служба, по видимому, рождала въ немъ сильную симпатичность. Друзья мистера Домпса говорили, что онъ угрюмъ, а самъ мистеръ Домпсъ утверждалъ, что онъ чрезвычайно нервенъ; первые считали его за счастливца, а онъ возражалъ и говорилъ, что онъ — «несчастнѣйшій человѣкъ въ мірѣ». При всемъ его дѣйствительномъ спокойствіи и при всѣхъ воображаемыхъ огорченіяхъ, нельзя, однако же, допустить, чтобы сердце его было совершенно чуждо болѣе нѣжнымъ чувствамъ. Онъ, напримѣръ, чтилъ память знаменитаго игрока Гойла, потому что самъ былъ удивительный и невозмутимый игрокъ въ вистъ и въ душѣ хохоталъ иногда надъ безпокойнымъ и нетерпѣливымъ противникомъ. Мастеръ Домпсъ ненавидѣлъ болѣе всего другого дѣтей. Впрочемъ, очень трудно опредѣлить, что именно мистеръ Домпсъ ненавидѣлъ въ особенности, потому что ему не правилось все вообще; въ этомъ отношеніи можно сказать только одно, что величайшее его негодованіе распространялось на кэбы, на старухъ, на двери, которыя неплотно затворялись, на музыкальныхъ аматёровъ и дилижансныхъ кондукторовъ. Мистеръ Домпсъ записался въ Общество Прекращенія Порока, для того только, чтобъ имѣть наслажденіе полагать предѣлы самымъ невиннымъ удовольствіямъ.

Мистеръ Домпсъ имѣлъ племянника, недавно женившагося, который въ извѣстной степени былъ фаворитомъ своего дядюшки, потому что служилъ отличнымъ субъектомъ къ развитію эксцентрическихъ способностей мистера Домпса. Мистеръ Чарльзъ Киттербелъ былъ маленькаго роста, худощавъ, съ огромной головой, съ широкимъ и добродушнымъ лицомъ, такъ что походилъ на изсохшаго великана, у котораго лицо и голова сохранили прежніе свои размѣры. Устройство глазъ его было довольно странное: кому приходилось разговаривать съ нимъ, тому весьма трудно было опредѣлить, куда именно направлялось его зрѣніе. Кажется, что глаза его устремлены на стѣну, а онъ между тѣмъ смотритъ на васъ, какъ говорятся, выпуча глаза; уловить его взглядъ не было никакой возможности; впрочемъ, надобно приписать особенной благости Провидѣнія, что подобные взгляды бываютъ неуловимы. Въ добавокъ жъ этой характеристикѣ можно присовокупить еще, что мистеръ Киттербелъ былъ одною изъ самыхъ легковѣрныхъ и тщеславныхъ маленькихъ особъ, какія когда либо жили на Россель-скверѣ, въ улицѣ Грэтъ-Россель. (Дядя Домпсъ терпѣть не могъ Россель-сквера, и если случалось ему упоминатъ о немъ, то онъ употреблялъ для этого выраженіе «Тотенгамъ-кортъ-роадъ».).

— Нѣтъ, дядюшка, клянусь жизнью, вы должны, непремѣнно должны дать обѣщаніе быть крестнымъ отцомъ, сказалъ мистеръ Киттербелъ, разговаривая, въ одно прекрасное утро, съ своимъ почтеннымъ дядюшкой.

— Не могу, рѣшительно не могу, возразилъ Домпсъ.

— Скажите, почему? Джемима сочтетъ это за пренебреженіе съ вашей стороны. Повѣрьте, вамъ не будетъ никакихъ хлопотъ.

— Что касается до хлопотъ, сказалъ человѣкъ, постоянно жалующійся на свое несчастное существованіе: — то я не обращаю на нихъ вниманія; но ты знаешь, въ какомъ положенія будутъ мои нервы: я рѣшительно не вынесу этого. Ты знаешь также, что я никуда не выѣзжаю…. Ради Бога, Чарльзъ, оставь ты стулъ въ покоѣ! ты просто съ ума сводишь меня.

Мистеръ Киттербелъ, вовсе не обращая вниманія на нервы своего дядя, занимался описываніемъ круга на полу ножкой конторской табуретки, на которой онъ сидѣлъ, въ то время, какъ прочія три ножки были подняты на воздухъ, и самъ онъ крѣпко держался за конторку.

— Ахъ, извините, дядюшка! сказалъ пристыженный Киттербелъ, внезапно переставая держаться за конторку и въ ту же минуту опуская три плавающія по воздуху ножки съ такой быстротой, что сила удара готова была проломить полъ. — Пожалуста, дядюшка, не откажитесь. Вѣдь вамъ извѣстно, что если будетъ мальчикъ, то должны быть два воспріемника.