Эдит Уортон - Век невинности

Мистер Силлертон Джексон не только безошибочно ориентировался в этих запутанных «генеалогических дебрях». Под его выпуклым, открытым лбом, обрамленным шапкой мягких седых волос, скрывался объемистый мозг, хранивший память о наиболее скандальных историях и мрачных тайнах из жизни «света» Нью-Йорка, всплывших на поверхность за последние пятьдесят лет.

Он и в самом деле располагал довольно обширной информацией и избирательной памятью, так что кроме него, пожалуй, уже никто не смог бы сказать, кем в действительности был Джулиус Бьюфорт, банкир, и что сталось потом с красивым Бобом Спайсером, отцом старой миссис Мэнсон Мингот, который таинственным образом исчез (с огромной суммой казенных денег) через месяц после своей женитьбы. В тот день очаровательная испанская балерина, которой не раз рукоплескал переполненный зал в старом оперном театре в Баттери, отплывала на Кубу. Но все это мистер Джексон хранил под семью печатями в своей груди; и делал он это не из простой деликатности, не позволявшей ему обнародовать чьи-либо частные тайны, но и будучи абсолютно уверенным в том, что репутация надежного человека поможет ему узнавать то, что ему понадобится. Поэтому, клубная ложа заметно заволновалась, когда мистер Силлертон Джексон возвратил Лоренсу Лефертсу театральный бинокль.

Через мгновение он молча обвел взглядом собрание, сосредоточившее свое внимание на нем. Над его бледно-голубыми глазами нависли тяжелые, покрытые тонкой сетью сосудов веки. Затем он в задумчивости покрутил ус и просто сказал:

«Никогда не думал, что кто-нибудь из Минготов наденет такое».

Ньюлэнд Ачер во время этого краткого эпизода впал в какое-то странное состояние. Его охватило крайнее смущение.

Раздражало то, что ложа, к которой было приковано всеобщее внимание жителей Нью-Йорка мужеского пола оказалась именно той, в которой сидела его невеста рядом со своей матерью и тетей; на мгновение он даже забыл о существовании незнакомки в платье императрицы, появление которой произвело такой фурор среди избранных. Затем его словно озарило вспышкой света, и его мгновенно захлестнула волна негодования. Да, в самом деле! Никому бы и в голову не пришло, что кто-нибудь из Минготов способен надеть на себя такое платье!

Но, оказывается, такое было возможно, ибо, благодаря комментариям, отпущенным вполголоса слева у него за спиной, Ачер догадался, что молодая дама, — кузина Мэй Велланд, которую всегда называли в семье не иначе как «бедняжка Элен Оленская». Ачер слышал, что она неожиданно вернулась из Европы два дня тому назад. Мисс Велланд рассказала ему без тени осуждения, что проведала «бедняжку Элен», которая остановилась у старой миссис Мингот. Ачер полностью одобрял семейную солидарность Минготов. Одно из качеств, которое восхищало его в них, больше всего было то, что они всегда решительным образом вставали на защиту немногочисленных «паршивых овец», затесавшихся в их элитное стадо. Чувства, владевшие в тот момент молодым человеком, нельзя было назвать неблагородными; он был даже рад, что его будущая жена не станет подавлять в себе добрые порывы из-за излишней щепетильности. Взять хотя бы эту ситуацию с ее несчастной кузиной! Но одно дело принимать графиню Оленскую у себя в родовом гнезде, и совсем другое — выставлять ее напоказ в Опере, и тем более в той самой ложе, в которой сидит молодая девушка, о чьей помолвке с ним, Ньюлэндом Ачером, должно быть объявлено через несколько недель. Нет, подумал он точно так же, как и пожилой Силлертон Джексон, надеть такое платье никто из Минготов не рискнул бы!

Он знал, что старая миссис Мэнсон Мингот, глава их рода, могла отважиться на все, на что готов был пойти любой человек (за исключением удовольствий Пятой Авеню, разумеется). Он всегда восхищался высокой и властной пожилой дамой, которая когда-то была всего лишь Кэтрин Спайсер со Стейтен-Айленда, чей отец, попавший в какую-то скандальную историю, не имел ни денег, ни положения в обществе, чтобы все забылось достаточно быстро. Она вышла замуж за главу процветающего рода Минготов, выдала двух своих дочерей за иностранцев (маркиза-итальянца и английского банкира) и в довершение всего построила огромный особняк из светлого, кремового камня, тогда как все дома вокруг были из коричневого песчаника: они словно надели парадные сюртуки к обедне. И особняк этот стоял на отшибе, в скверике рядом с Центральным парком. Дочери-иностранки старой миссис Мингот стали живой легендой. Они ни разу не навестили свою мать, а та, как и многие люди, наделенные острым умом и железной волей, вела малоподвижный образ жизни и из-за своей тучности предпочитала не выходить из дома. Но кремовый особняк, который, вероятнее всего, был построен по образу и подобию частных пансионов парижской аристократии, стоял словно монумент ее несокрушимому мужеству. Она восседала в нем на своем «троне» среди дореволюционной мебели и безделушек из Тюильри времен Луи Наполеона (она блистала там на балах еще будучи дамой бальзаковского возраста); при этом она сохраняла олимпийское спокойствие, как если бы жила вовсе не рядом с Тридцать четвертой улицей, и в ее особняке были вовсе не французские окна, открывавшиеся подобно дверям вовнутрь, а обычные фрамуги.