Франц Кафка - Процесс

К. кивнул, помянув про себя проклятого клерка Трубанера, который никогда не умел обуздывать свою пустую, бессмысленную активность.

— Как-то странно, — сказала фрейлейн Бюрстнер, — что я вынуждена запрещать вам то, что вы бы сами должны были себе запретить, именно: входить в мою комнату в мое отсутствие.

— Но я же объяснял вам, фрейлейн, — сказал К. и тоже подошел к фотографиям, — что это был не я, не я трогал ваши фотографии; но раз вы мне не верите, то я просто вынужден признаться: следственная комиссия выудила в банке и притащила с собой троих клерков, и один из них — я при первой же возможности сделаю все, чтобы его и духу больше не было в банке, — по-видимому, добрался до ваших фотографий. Да, сюда приходила следственная комиссия, — добавил К., отвечая на вопросительный взгляд фрейлейн.

— К вам? — спросила фрейлейн.

— Да, — ответил К.

— Нет! — воскликнула фрейлейн и засмеялась.

— Представьте, — сказал К. — А вы, значит, думаете, что я невиновен?

— Ну-у, невиновен… — сказала фрейлейн, — я не могу так сразу выносить приговор, может быть, чреватый серьезными последствиями, и потом, я же вас не знаю, ведь это какой должен быть опасный преступник, чтобы следственную комиссию ему присылали прямо на дом. Но поскольку вы все-таки на свободе — по крайней мере, если судить по вашему спокойствию, то не похоже, чтобы вы сбежали из тюрьмы, — значит, уж не могли совершить какое-то особенное преступление.

— Да, — сказал К., — но ведь следственная комиссия может же установить мою невиновность, или хотя бы, что я не так виновен, как предполагается.

— Конечно, это возможно, — сказала фрейлейн Бюрстнер, очень внимательно посмотрев на него.

— Дело в том, — сказал К., — что вы не слишком опытны в судейских закорючках.

— Да, такого опыта у меня нет, — сказала фрейлейн Бюрстнер, — но я об этом уже не раз сожалела, потому что я хотела бы все узнать, и как раз судейские закорючки меня необыкновенно интересуют. У суда есть какая-то своеобразная притягательная сила, не правда ли? Но я определенно расширю мои познания в этой области, потому что со следующего месяца поступаю делопроизводительницей в одну адвокатскую контору.

— Это очень хорошо, — сказал К., — вы тогда сможете мне немного помочь с моим процессом.

— Это возможно, — сказала фрейлейн Бюрстнер, — почему бы и нет? Я всегда с удовольствием употребляю мои знания.

— А я серьезно говорю, — сказал К., — или, по крайней мере, так же полусерьезно, как и вы. Чтобы привлекать адвоката, моя закорючка слишком мелкая, но мне очень может понадобиться кто-нибудь, кто бы мне дал совет.

— Да, но если я должна буду давать вам советы, то я должна знать, в чем дело и какая у вас закорючка, — сказала фрейлейн Бюрстнер.

— Так вот в том-то и дело, — сказал К., — что я и сам не знаю.

— Значит, вы просто развлекаетесь тут со мной, — сказала фрейлейн Бюрстнер; она была слишком разочарована, — тогда уж не было никакой необходимости выбирать для этого такое позднее ночное время.

И она пошла прочь от фотографий, около которых они оба так долго простояли вместе.

— Да нет же, фрейлейн, — сказал К., — я вовсе не развлекаюсь. Почему вы не хотите мне поверить! Все, что я знаю, я вам уже рассказал. Даже больше, чем знаю, потому что это была никакая не следственная комиссия, это я ее так назвал, потому что не нашел для нее другого слова. И никакого следствия не было, меня просто арестовали. Но это была какая-то комиссия.

Фрейлейн Бюрстнер села на оттоманку и снова рассмеялась.

— И как же это было? — спросила она. [6] Вычеркнуто автором: — Вы невыносимы; невозможно понять, серьезно вы говорите или шутите. — Это не так уж неверно, — сказал К., болтовня с симпатичной девушкой доставляла ему радость, — это не так уж неверно; мне не хватает серьезности, поэтому и в серьезных вещах, и в шутках я вынужден обходиться шутками. Но арестовали меня всерьез.

— Ужасно, — сказал К., совершенно об этом не думая и завороженно глядя на фрейлейн Бюрстнер, которая сидела, подперев голову рукой — ее локоть покоился на валике оттоманки, в то время как другая ее рука медленно поглаживала бедра.

— Это уж очень откровенно, — сказала фрейлейн Бюрстнер.

— Что очень откровенно? — сказал К., затем опомнился и спросил: — Показать вам, как это было?

Ему хотелось двигаться, но не уходить.

— Я уже устала.

— Вы так поздно пришли, — сказал К.

— Ну да, и теперь все это заканчивается упреками в мой адрес; что ж, это даже справедливо: не надо было вас впускать. Да и надобности в этом не было, как теперь выясняется.