Джон Фаулз - Туча

− Это у нее профессиональное, только и всего. В возрасте Тома они все — эгоистичные поросята. Ты ведь знаешь: мы же все, по сути, эрзац-мальчики. Так он оценивает людей.

— Я старалась, Питер.

Он опять целует волосы у нее на виске; затем проводит ладонью по ее спине и ласкает ягодички.

— Неужели мы и правда должны ждать до ночи?

— Козел нахальный.

Но она флиртует задорным задиком и улыбается.

Впереди Аннабель перебивает молчание Кэтрин, надевшей белые ливайсы, розовую рубашку; через плечо перекинута полосатая красная вязаная сумка — греческая.

— Тебе не обязательно было идти с нами, Кэт.

— Ничего.

— Тогда попробуй говорить чуть побольше, хорошо?

— Но мне нечего сказать. Ничего в голову не приходит.

Аннабель перекладывает корзинку из одной руки в другую; исподтишка взглядывает на сестру.

— В смысле них от меня ничего не зависит.

— Я знаю.

— Не надо делать это настолько очевидным.

— Сожалею.

— Пол ведь…

— Бел, я понимаю.

— И она хотя бы пытается.

— Я не умею запираться за улыбающимся лицом. Так, как ты.

Несколько шагов они проходят в молчании. Кэтрин говорит:

— Это же не только… — И затем: — Счастье других людей. Ощущение, что ты — третья лишняя. Теперь и навсегда.

— Все пройдет. — Она добавляет: — Если ты постараешься.

— Ты говоришь совсем как мама.

Аннабель улыбается.

— Именно это всегда говорит Пол.

— Умница Пол.

— Это несправедливо.

Кэтрин отвечает быстрым взглядом и улыбкой.

— Глупая старая Бел? С ее жутким мужем и ее жуткими детьми? Ну, кто способен ей позавидовать?

Аннабель останавливается; одно из ее маленьких представлений.

— Кэт, на меня это не похоже?

— Нет похоже. И я предпочитаю завидовать тебе, чем не завидовать. — Она говорит через плечо назад: — Ты хотя бы подлинная.

Аннабель идет позади нее.

— В любом случае Кэнди действительно на редкость жуткая. Мне просто необходимо что-то с ней сделать. — И затем: — Это вина его сиятельства. Он твердит: «Преходящая фаза». Т. е.: Бога ради не приставай ко мне с моими детьми.

Кэтрин улыбается. Аннабель говорит:

— Это не смешно. — И затем: — И я не понимаю, почему ты так против них настроена.

— Потому что они все обесценивают.

— Не в такой степени, в какой ты недооцениваешь.

Это заставляет Кэтрин на момент умолкнуть.

— Грошовые людишки.

— Ты ведь даже ничего о них не знаешь. — Бел добавляет: — По-моему, в ней есть что-то приятное.

— Как патока?

— Кэт.

— Не выношу актерок. Особенно скверных.

— Вчера вечером она очень старалась. (Кэтрин слегка пожимает плечами.) Пол считает его жутко умным.

— Так-сяк.

— Нет, ты правда ужасающая интеллектуальная снобка.

— Я не виню Пола.

— Но они же наши друзья. То есть Питер.

Кэтрин оборачивается к Бел, спускает очки на нос, секунду смотрит сестре прямо в глаза: ты прекрасно понимаешь, о чем я. Новое молчание. Детские голоса за деревьями впереди. Аннабель снова пропускает Кэтрин вперед там, где дорожка сужается, говорит ей в спину:

— Ты приписываешь людям такие ужасы. Это ни к чему.

— Не людям, а тому, что делает их тем, что они есть.

— Но винишь ты их. Такое впечатление, что винишь ты их.

Кэтрин не отвечает.

− Именно.

Сзади ей видно, как Кэтрин слегка кивает. Ей ясно, кивает саркастично, а не в знак согласия. Дорожка расширяется, и Бел снова идет рядом с ней. Она протягивает руку и касается плеча розовой рубашки Кэтрин.

— Мне нравится этот цвет. Я рада, что ты ее купила.

— А теперь ты насквозь прозрачна.

Нелепо, ужасно; невозможно подавить улыбку.

— «Кэтрин! Как ты разговариваешь с матерью? Я этого не потерплю!»

Злокозненная Бел передразнивает, чтобы пронзить, напомнить; когда рыдаешь от ярости, а в мире есть только одно разумное и чуткое существо. К нему и протягиваешь сейчас руку и ощущаешь пожатие… И затем — как типично! — этот злокозненный, двусмысленный эгоцентризм, такой дешево-женственный, до чего же порой ее ненавидишь (как он однажды сказал… обсидиан под молоком), когда ты совсем уж обнажена, и прочь по касательной, будто все было шуткой, всего лишь розыгрышем…

— Ах, Кэт, взгляни! Мои орхидеи-мотыльки.

И Аннабель устремляется к солнечной полянке среди деревьев у дорожки, где из травы тянутся несколько белых тоненьких колонок, усыпанных изящными цветками; и надает на колени, забыв обо всем, кроме них. Возле двух самых высоких. Кэтрин останавливается рядом с ней.