Чем занимался его отец, уединяясь в своем кабинете, всегда оставалось загадкой для Льюиса (вернее всего, проверял там счета, может статься, раздумывал, какую еще новую гадость поднести своему семейству). То была небольшая, почти что пустая, угнетающе действовавшая на всех, кто входил в нее, комната, и Льюис, у которого и так замирало сердце каждый раз, как ему приходилось ступать за ее порог, упал духом еще более обычного. «Вот оно!» — сказал он себе.
Мистер Рейси устроился в единственном в комнате кресле.
— Друг мой, лишнего времени у нас нет, но я успею сказать тебе самое главное. Час-другой — и ты начнешь путешествие. Это важный момент в жизни каждого юноши. Твои способности и природные данные, как и материальные средства, предоставленные тебе, позволяют надеяться, что путешествие твое будет успешным и ты вернешься домой настоящим мужчиной…
Пока что ничего неожиданного. Льюис знал все это заранее. Он молча склонил голову, выражая согласие.
— …Настоящим мужчиной, — повторил мистер Рейси, — готовым занять свое место в жизни нашего общества. Полагаю, что тебе предстоит стать видной фигурой в Нью-Йорке. Денег у нас достаточно, — мистер Рейси откашлялся, — но деньги — не все, хотя ты всегда должен помнить, что это — всему основа. Воспитание, внешний лоск, знание света — вот чего не хватает многим из нашего круга. Что они знают о живописи, о словесном искусстве? Допускаю, наша страна не имела достаточно времени, чтобы создать свою живопись, написать свои книги… Ты что-то хотел сказать? — прервал себя мистер Рейси с фальшивой предупредительностью.
— Нет, нет… — пробормотал Льюис.
— А то мне казалось, ты придаешь слишком много значения потугам этих писак, рифмачей-богохульников. Говорят, у трактирной швали их горячечный бред имеет какой-то успех.
Льюис смутился, поняв, в кого метит отец, но ничего не сказал, и мистер Рейси продолжал свою речь:
— У нас нет своего Байрона… А где Вальтер Скотт? Где Шекспир? То же и в живописи. Где наши Старые мастера? Что говорить, есть художники не без дарования, но лишь современного склада. Шедевры же были созданы в давние времени, и по большей части мы довольствуемся их копиями… Так вот, милый мальчик, я поделюсь с тобой замыслом, который, уверен, должен тебя порадовать. Я знаю, как ты любишь искусство, и я намерен эту любовь поощрять. Разумеется, место, которое ты займешь в нашем обществе, обязательства джентльмена и богатого человека не позволят тебе добиваться признания в качестве живописца или знаменитого скульптора. Но я вовсе не против того, чтобы ты научился владеть резцом или кистью как любитель, я имею в виду и на время своего путешествия. Такого рода занятия образуют твой вкус, воспитают верность суждения и помогут тебе в важном деле — собрать для меня коллекцию живописных шедевров, заметь, оригинальных полотен, ни в коем разе не копий. Копии, — подчеркнул свою мысль мистер Рейси, — пусть собирают те, кто менее взыскателен, или те, кто не может себе иного позволить. Да, дорогой мой Льюис, я решил создать галерею, фамильную галерею шедевров, которая будет переходить в нашей семье по наследству. Твоя мать полностью разделяет мой замысел. И ей хочется тоже, чтобы у нас на стенах красовались создания прославленных мастеров-итальянцев. Не знаю, удастся ли нам приобрести Рафаэля, но мы купим Доменикино, Альбано, Карло Дольчи, Гверчино… Карло Маратту, парочку-другую пейзажей Сальватора Розы… [10] Доменикино (Доменико Ванпьери, 1581–1641), Альбано Франческо (1578–1600), Гверчино Франческо (1591–1666) — итальянские художники, видные представители Болонской академической школы. Дольчи Карло (1625–1713), Маратта (Маратти) Карло (1625–1713), Роза Сальватор (1615–1673) — художники Римской школы. Все названные живописцы — создатели многочисленных картин на религиозные и мифологические сюжеты, склонные к идеализированным образам и декоративным эффектам.
Надеюсь, ты понял, что я имею в виду. Мы создадим так фамильную галерею Рейси, и тебе, Льюис, выпала честь заложить основу собрания. — Мистер Рейси умолк и отер стекавший по лбу пот. — Полагаю, что лучшей миссии я не мог для тебя и придумать.
— Разумеется, сэр, еще бы! — вскричал Льюис, вне себя от волнения. Ничего подобного он не предвидел, и сердце его колотилось от счастья и гордости. На минуту он позабыл про любовь и про Триши, позабыл обо всем. Он представил себе, как станет бродить среди созданий искусства, которые доселе созерцал лишь в мечтах, и будет не только восторженным их почитателем, — о! — а тем счастливцем, которому предоставлено право отобрать иные из них, даже пусть самые малые, и увезти их домой. Он лишь с трудом сознавал, что за счастье ему привалило: волнение, как и раньше случалось, лишило его дара речи.
Читать дальше