Ходили слухи о том, что старуха занималась ворожбою. Характера она была причудливого: рассердясь, однажды, за что-то на жильцов нижних этажей, она не стала более пускать никого, так что все квартиры давно уже стояли пустыми. Никто не навещал этих Лэпанэ; изредка только бывал у них доктор. Все окна на улицу, даже в самой квартире хозяйки, были закрыты ставнями почти постоянно; редко открывались и те, которые выходили на двор, исключение составляли лишь два окна, находившиеся в большой, задней комнате. Один из полицейских, подтверждая все сказанное свидетелями о слышанных громких женских криках, приходил к тому заключению, что из двух голосов, как бы споривших наверху, один принадлежал, несомненно,
французу , потому что он, свидетель, явственно расслышал два слова:
«sacre» и
«diable» . Еще один свидетель уловил восклицание:
«Mon Diеu!» Другой голос был очень странный, – неизвестно даже, мужской или женский, – какой-то визгливый, с иностранным акцентом, походившим всего более на
испанский говор. Все прочие свидетели признавали тоже один из голосов, именно грубый, за принадлежавший французу, но относительно второго, резкого и визгливого, господствовало полное разногласие, смотря по национальности допрашиваемых. Голландцы, немцы и англичане, не говорившие по-французски, уверяли, что голос отличался
французскою интонацией, между тем как французы находили его похожим на голос
голландца ,
немца или
англичанина .
Самый тщательный осмотр дома только увеличивал, общее недоумение насчет того пути, которым лица совершившие убийство, могли проникнуть в квартиру своих жертв. Все окна и двери оказывались запертыми изнутри. Печные трубы были так узки, что пролезть в них было невозможно; для того, чтобы только освободить оттуда труп девицы Лэпанэ, потребовались усилия четырех людей.
Подозрение пало на одного молодого человека, Адольфа Лебона, служившего в банкирской конторе Миньо, из которой покойная Лэпанэ вынула свои четыре тысячи франков за день до своей смерти. Этот Лебон относил ей деньги; других улик против него не было, и он был арестован, по-видимому, без всякого основания.
Мой друг Дюпэн следил с величайшим вниманием за ходом следствия. Однако он не высказывал никаких предположений сначала, и лишь после заарестования Лебона спросил моего мнения о происшествии.
Я отвечал, что решительно теряюсь в догадках. Дело было окружено какою-то непроницаемою тайной.
– Видите ли, – сказал на это Дюпэн, – полагаться на факты, добытые следователем, никак нельзя. Французская полиция славится своей проницательностью; она только смела, но у нее нет общего метода; она руководствуется лишь данными настоящей минуты. Меры принимаются ею очень широкие, но мало приложимые к делу, и напоминают мне, отчасти, г. Журдена, который требует, чтобы ему подали шлафрок, «pour miеuх entendre la musique» . Иной раз, здешние сыщики достигали действительно изумительных результатов, но только благодаря своей настойчивости и неутомимости. Где этих качеств не было, там дело кончалось всегда неудачей. У Видока, например, было удивительное чутье, но, действуя без системы, он вводился в заблуждение самым напряжением своей проницательности. Он обессиливал свое зрение, поднося себе предмет слишком близко к глазам. Благодаря этой близости, он мог рассмотреть с необыкновенною точностью некоторые подробности, но решительно терял из вида целое. Вот что значит быть слишком глубоким! Истина не всегда на дне колодезя; я уверен, что она всего чаще на его поверхности. Взглядывая вскользь на небесные светила, мы видим их в полном блеске, а если вздумаем смотреть на них слишком пристально, то, пожалуй, блеск этот совершенно потускнеет для нас. Что касается собственно этих убийств, то обсудим их хорошенько, прежде чем поставить какой-либо приговор. Такое расследование нас позабавит… (Мне показалось немножко неуместным употребленное Дюпэном здесь слово «забавит», но я не сказал ничего, а он продолжал): этот Лебон оказал мне, однажды, услугу, которую я не забываю. Полицейский префект мне приятель, и я уверен, что он даст нам разрешение на осмотр места убийства.
Мы получили сказанное разрешение без труда и отправились в улицу Морг. Это один из самых жалких переулков между улицами св. Рока и Ришелье. Дом было очень легко найти, потому что перед ним все еще стояла небольшая толпа, глазевшая с бессмысленным любопытством на его закрытые ставни. Он не отличался ничем от других парижских домов: тот же боковой вход с небольшою, стеклянною будкою для консьержа, все прочее тоже по обыкновению, но мы обошли кругом все строение, и Дюпэн всматривался в соседние дома с таким вниманием, которое мне казалось даже совершенно излишним.
Читать дальше