Божена Немцова - Хороший человек

— Я доверяю вам, как своему брату, никогда не забуду вашей доброты, а если вдруг мне понадобится помощь, приду только к вам, — ответила Мадлена, подавая ему руку и заливаясь слезами. Гаек пожал ее, соскочил с воза, а когда они проехали еще немного, Мадлена вдруг увидела перед собой невиданное множество крыш и над ними вздымающуюся ввысь черную башню, на шпиле которой отражались лучи заходящего солнца.

— Вена! — воскликнул Гаек, показывая кнутом в ту сторону.

— Куда же я, несчастная девка, денусь! — горько вздохнула Мадла и бессильно уронила руки на колени.

В комнате привратника коммерческого дома на Леопольдовском предместье Вены в кожаном кресле сидела высокая, толстая пани в чистом домашнем платье и белом чепце, завязанном под подбородком. Это была жена привратника, пани Кати, как именовали ее обычно венские знакомые, или, как звала ее старая Анча и остальные чехи,— пани Катержина. Хотя на лбу и щеках уже появились морщины, волосы ее были черны словно уголь.

Когда она молчала, то казалась хмурой, но стоило ей заговорить, как серые глаза прояснялись и лицо становилось неожиданно приятным. Черная жакетка была переброшена через спинку кресла, а полные круглые руки опирались на подлокотники. По рукам было видно, что поработать им довелось немало. Отблески огня, пылавшего в очаге на кухне, падали на женщину через открытую дверь и окрашивали в пурпурный цвет старомодную дубовую мебель, расставленную в комнате. У очага освещенная ярким пламенем хлопотала над огнем старая служанка Анча, устанавливая на него кастрюли. За ее спиной на стене сияла медная и оловянная посуда. При малейшем шуме Анча настораживалась и поглядывала на дверь.

— Что ж это ребенок не идет, — произнесла она нетерпеливо, — не случилось ли чего?

— Да брось ты, все время дрожишь над мальчишкой. Никак не можешь привыкнуть к тому, что он уже не ребенок. Представляешь, он уже бьет молотом по наковальне, — успокаивала ее пани Катержина.

— Это ничего не значит, пани Катержина, для меня Яноушек навсегда останется ребенком.

— Пусть остается, только не балуй его и не делай для него все, что прочтешь в его глазах, а то испортишь парня.

— Как же я могу не делать, когда он приходит и просит: «Анча, старая моя Анча, сделай это для меня». Боже, да у меня сердце дрожит от радости, что это дитя так меня любит. Не делай для него! Да ведь нет у меня другой радости на этом свете, кроме моего Яноушека!

— А я для тебя уже ничто? — поддразнила ее пани Катержина, с теплотой глядя на старую прислугу.

— Это вы-то ничто, пани Катержина? Вы для меня ничто? Ах, свет ты мой... это вы-то, которая приходила ко мне, когда я тяжело заболела, когда меня одолевала оспа, вы, которая утешала меня, заботилась обо мне в ту пору и по сей день, вы для меня ничто? Да за кого же вы меня принимаете? Бог ты мой, ведь Яноушек ваша кровь, оттого я так его люблю! — и старая Анча разрыдалась.

— Перестань реветь, старая чудачка, ты что, шуток не понимаешь? Или ты думаешь, я не знаю твое доброе сердце?.. Только к чему эти постоянные причитания о маленькой услуге, за которую ты со мной давно уже рассчиталась? Мы из одних мест, я тоже была в услужении, знаю, что такое трудности и как дорого доброе слово, когда человек одинок.

— Еще бы вы не знали, что такое трудности! Если бы вы этого не знали, то не заботились бы о девчатах, что Гаек привозит сюда служить.

— То, что делаю для них я, это малая толика по сравнению с тем, что для них делает Гаек, и, если бы раньше мне не приходилось стирать для других... как ты знаешь... у меня не оказалось бы столько знакомых и мне трудно было бы исполнить просьбы Гаека.

— Лихо тогда было. А вы в это время взяли меня к себе после болезни, я еще ничего не могла делать, вы же целые ночи работали и меня кормили.

— Замолчи, болтунья, — прервала ее пани Катержина, но если бы Анча стояла на несколько шагов ближе к ней, она заметила бы, как по щекам хозяйки текли слезы.

— Да молчу я, молчу уже... а помните, когда вы меня к себе взяли, на другой день пришел пан Михал, принес вам материю на свадебное платье и вы не хотели ее брать, потому что она, мол, очень уж господская, а потом все-таки венчались в платье из нее... А я в это время готовила вам завтрак и молилась за вас. Вы были ладная невеста, пани Катержина. Хотя пан Михал и немец, это правда, но человек он хороший, за вас душу готов отдать.

— Ты права, Михал действительно сама доброта. Начали мы жить очень тяжело, но господь бог помог нам.