Герман Банг - Тине

— Это ж надо, куда Бэллинг забрался. — Мадам чуть не вприпрыжку побежала по бороздам. — С его-то здоровьем торчать на ветру и па холоде!

— Бэллинг, Бэллинг! — кричала мадам, но не услыхала даже собственного голоса, ибо с каждым ее шагом все усиливался грохот пушек. Наконец она поднялась наверх.

Словно гигантский занавес, изрешеченный вспышками залпов, висела над землей мгла. А на фоне ее вырывались из земли и уходили в небо, подпирая его, могучие черные столбы дыма, оплетенные красными всполохами огня, — то горели дома и села.

Мадам Бэллинг не проронила ни звука. Ее затрясло от страха, и в полном молчании она воздела и уронила руки, сложенные как для молитвы.

Бэллинг увидел ее, но не двинулся с места. Он только взял свою палку, дрожащей рукой начал обводить горизонт — от одного столба к другому — и заговорил, натужно ворочая языком:

— Это Рансгор.

— Это Ставгор.

— Это Дюббель.

Мадам Бэллинг не могла промолвить ни слова. Плакать она тоже не могла и продолжала все так же беспомощно воздевать и ронять сложенные руки.

— Это Дюббель, — повторил Бэллинг.

— Тебе нельзя тут стоять, — сказала мадам Бэллинг и повлекла больного мужа за собой, почти унесла на руках прямо по пахоте. — Тебе нельзя тут стоять.

Канонада как будто утихала. Бэллинг шел подергиваясь, и голова у него дрожала. Поддерживая мужа, сама волоча ноги, мадам не находила в своем помраченном мозгу нужных слов и лишь повторяла недавние слова Тине: «Все перевернуто вверх дном… все перевернуто вверх дном…»

А позади на взгорке Ларс-батрак заворачивал лошадей.

Тине встала с чурбака. Она поднялась по лестнице и заглянула в бывшую спальню: там было грязней всего.

Но она даже не подумала взяться за уборку, она просто села на постель фру и загляделась на подушки.

Во двор въехала карета. Тине узнала голоса барона и его преосвященства.

Оба вошли в дом.

Барон воротился из Сеннерборга. Он был в восторге, в неподдельном восторге от своих англичан.

— Ах, ваше преосвященство, под градом пуль они стояли перед шанцами… словно бросая вызов смерти.

Барон был вне себя от возбуждения.

Но его преосвященство интересовался англичанами куда меньше. Он говорил лишь о Сеннерборге и о бомбардировке. Он был потрясен, исполнен негодования и отводил душу в страстных восклицаниях:

— Это попрание народных прав… открытый город… позор нашего столетия!..

Тине слышала его раскатистый и властный голос, полный горечи, которую не мог заглушить гром пушек, слышала даже здесь, в спальне фру Берг.

— Но мы не останемся в долгу… Мы ответим, — продолжал он, меряя шагами пол. — Уж на море-то наша сила. Мы примем меры… наше правительство перейдет к решительным действиям…

Он говорил непрерывно, говорил все громче и громче, осыпая угрозами города Балтийского моря, каждое торговое судно, все, что могло стать военной добычей, и мерил и мерил шагами пол, а пушки как бы отвечали на его слова гулом канонады.

— Думаете, Европа так это и оставит?.. Чаша переполнилась.

Это была последняя капля… Последняя капля… Европа поднимается… Уж можете мне поверить… — И, внезапно остановясь перед бароном, его преосвященство спросил:- А англичане ваши что говорят?

Барон подробно живописал возмущение двух джентльменов и полностью привел ругательства облаченных в меха господ.

Его преосвященство молча кивал, он стоял посреди комнаты и глядел прямо перед собой, словно уже видел полки, поспешающие на помощь со всех концов земли.

— Да, — сказал он, — свободолюбивые народы еще восстанут, либеральные силы еще соберутся вокруг нас.

Барон поддакивал, говорил о верховном командовании, об ответственности и размахивал своей единственной рукой.

— Не след удерживаться от критики, — сказал его преосвященство, — она не повредит. Если они не решаются, мы вдохнем в них энергию. — Речь шла о наступлении.

— Инициативы у нас нет, — сказал барон. — Что мы делаем? Что мы, спрашивается, делаем? — И барон, словно знаки вопроса, растопырил своп пять пальцев: — Мы стоим на месте. Ждем, пока нас обстреляют… и это наш способ ведения войны, когда нужно лишь одно: наступление.

У барона захватило дух от негодования, и он умолк.

— Да, — сказал его преосвященство, — не правительству не достает энергии, не в Копенгагене иссякло мужество. Но, — голос его стал резким, — но одно нельзя отрицать: правительство рассчитывало на другую армию…

Тине слышала, как распахнулась входная дверь и Софи промчалась по коридору с криком;