Эрнст Юнгер - Африканские игры

— Слушай, Шарль, — пробормотал я напоследок, — правда, шикарное убежище?

И услышал, как он, уже в полудреме, ответил:

— Здесь нас ни черт, ни его бабушка не найдет!

Я, должно быть, проспал до позднего утра, и тут меня начал мучить тягостный сон.

Сперва мне показалось, будто я слышу неприятный шум, вроде бы шорохи воды и ветра, и я, как если бы лежал в постели, подтянул к подбородку — вместо одеяла — ворох соломы. Потом довольно долго до меня доносился разноголосый гул, как бывает на рынке. Постоянно повторялось одно и то же: на голос взывающего отвечала толпа, однако не возгласами одобрения, а издевательским хохотом.

Наполовину проснувшись, наполовину еще пребывая во сне, я обшарил руками наше логово и спросил себя, что за странного зверя сюда занесло… Мне не долго пришлось гадать, ибо я все отчетливей слышал голос, который, как я думал, мне снился, — и наконец понял, что принадлежит он Шарлю Бенуа. Мой товарищ — снаружи — извергал потоки ругательств, которым научился на трех континентах и запас которых казался неиссякаемым. Быстро, словно ныряльщик, всплывающий к освещенной поверхности моря, я раздвинул руками солому и выбрался наружу, где меня ждал настоящий сюрприз.

Есть особый вид мучительных снов, которые снятся очень робким людям: что тебя внезапно выдергивают из теплой постели и выставляют на открытой рыночной площади или посреди многолюдного зала, где ты тщетно пытаешься прикрыть наготу… Так вот, я подумал, что грежу наяву и воображаю себе нечто подобное; этой мысли способствовало и сиявшее снаружи яркое солнце, которое на какие-то мгновения меня ослепило. Дело в том, что, когда я выбрался из норы, меня встретили возгласы бурного ликования, какие можно услышать в провинциальном театре при внезапном появлении на подмостках комического персонажа.

Подобные вещи пугают тем больше, чем меньше ты понимаешь их причину, однако как раз в нашем случае ничего сверхъестественного не было. Пока мы уютно спали, из грязной деревушки, расположенной неподалеку, пришел владелец стога, чтобы нарезать соломы, и ему сразу бросилось в глаза, что прежний порядок нарушен. Предположив, что в стог забрался какой-то зверь, он ткнул в наше логово вилами с длинными зубцами, и нам еще крупно повезло, что вилы проткнули только фуражку Бенуа — с этой добычей хозяин стога удрал и предъявил ее на ближайшем фельдъегерском посту.

Займи мы свое лежбище на полчаса позже, мы бы наверняка заметили этот пост, поскольку он располагался всего в нескольких сотнях шагов от нас, примерно на высоте марабута , но по другую сторону от железной дороги. Прибытие двух фельдъегерей, которых мы встретили еще ночью, привлекло сюда всю деревню, и теперь вокруг нашего стога, словно вокруг лисьей норы, в радостном ожидании собрались и стар и млад. Поднялся гвалт, который я слышал сквозь сон и от которого еще раньше проснулся Бенуа.

Мой добрый товарищ, как я понял, изрыгал страшные ругательства, главным образом, для того, чтобы предупредить меня об опасности, поскольку о моем присутствии никто пока не догадывался. Тем большим было всеобщее ликование, когда неожиданно появился я — еще не вполне проснувшийся и с ног до головы покрытый прилипшими соломинками. Мало-помалу я разглядел примерно пятьдесят коричневых лиц, откровенно надо мной потешающихся, двух фельдъегерей, от смеха держащихся за животики, и между ними Бенуа, который теперь тоже начал смеяться.

Ничто так не разрушает грезу, как чужой хохот: он словно срывает пелену с глаз грезящего и, как в зеркале, демонстрирует комичность и неуместность его положения.

Для меня, во всяком случае, это оказалось переломным моментом: я начал проклинать свою африканскую авантюру. Коричневые туземцы смеялись мне прямо в лицо, без малейшего намека на деликатность, и у меня возникло смутное ощущение, что присутствие фельдъегерей еще больше их подзадоривает… Позднее я узнал, что всего несколько недель назад они здесь же швыряли гнилой репой в моего земляка Хуке. Вообще, чуть ли не половина побегов из казармы заканчивалась возле этого уютного гнездышка, знаменующего конец первого ночного перехода, и за каждого пойманного дезертира крестьянам выдавалась премия. Следовательно, даже сам способ, каким я снискал себе судьбу одноглазого , не отличался оригинальностью, и я с нарастающей досадой думал о том, что в воротах казармы меня встретит вторая толпа смеющихся.