Эрнст Юнгер - Африканские игры

Хочу тебе рассказать, как я проводил эти ночи. Когда я появлялся в своем павильоне, чай и маленького размера утварь, необходимая для курения, были уже готовы. Я переодевался и вдыхал содержимое первой трубки — как человек, которого долго томила жажда. Гораздо легче, скажу я тебе, обходиться без хлеба, чем без опиума. Скоро мною завладевали диковинные мысли. Я ощущал себя мельничным колесом, которое вдруг само начало крутиться, или кораблем, в паруса которому подул ветер.

Между тем я пребывал в раздумьях, как человек, которому принесли много блюд, но он хочет заказать еще и другие, по собственному выбору. Я придумывал себе истории — более красивые и реальные, чем те, что описаны в книгах. Во всем Марселе не хватит бумаги, пожелай я эти истории записать. Ты не думай, что я просто грезил — как дети, которые воображают себя королями. Если уж я придумывал себе царство, то такое, что ничего похожего во всем мире нет. Сперва я изобретал особый язык и правила, согласно которым расставляешь слова. А также единицы меры и веса, одежду и военную форму, законы и церкви, дома и города, людей и учреждения (и все это было лучшим и более толковым, чем можно увидеть где-либо еще). В своем царстве я проводил собрания и устраивал праздники с играми и процессиями.

Потом я снова все это демонтировал и просто размышлял о словах, таких как «власть», «богатство» и «счастье». Тотчас, словно подвластные мне духи, являлись разные мысленные картины, которые, будто нити, сплетались в пестрые ковры. Так я становился могущественнее и богаче, чем ты способен себе представить. Если в этой жизни у тебя в кармане окажется миллион, ты все равно достигнешь немногого. Ты употребишь свои деньги на разные глупости, а когда истратишь их, навсегда остаешься ни с чем. Ко мне же деньги притекали снова и снова — я овладел духом денег, как можно владеть джинном, запертым в кувшине. У меня были более подлинные монеты — квинтэссенция золота, — и так же дело обстояло со всеми вещами на свете. Есть что-то над наслаждением — как слой сливок на молоке, но незримое. Я вволю полакомился этими сливками: они дают мне силу еще и сегодня…

Под конец, ближе к утру, когда на улице уже кричали павлины, я больше ни о чем не мог думать. Тогда наступал черед фигур (треугольников, четырехугольников и кругов), различных узоров, как на раковинах и шахматных досках, а также красок, какими ты их видишь в чашечках цветов. Это были фигуры, на которых построен мир, и я рассматривал их. Таких фигур очень немного — даже, может быть, только одна. Вообрази ее себе в виде кирпича. Весь кирпич происходит из одной формы, но из него можно строить дома и города. Так же дело обстоит и со временем: оно — кусок вечности, которому придана определенная форма. Вечность коротка, она как задержанное дыхание. Я довольно часто оказывался в этом промежутке, с тех пор как у меня отказало легкое; представь, что, находясь в церкви, ты зашел в маленькую боковую капеллу. Так и тут: ты попадаешь в точку, где заканчиваются все дороги.

Я уже давно не курю опиум. Он был лишь кораблем, на котором плывешь в неизведанные края. В последнее время я жил в Лионе как обычный бюргер: весь день работал каменщиком, по вечерам выпивал свой литр вина и вел хозяйство вместе со славной девчонкой, которая поддерживала у меня порядок. Но теперь я снова хочу на юг, здесь мне не хватает солнца.

Хотя кутилы продолжали буянить, я внимательно слушал своего соседа и время от времени даже задавал вопросы. Последних фраз я не понял, но они сохранились у меня в памяти. Я передаю здесь их общий смысл. Бенуа умел сказать больше, чем можно выразить в слове. Он был простой человек, однако ему довелось видеть поразительные вещи. Он заглянул в кристаллический мир. И если бы он владел языком философов, он мог бы на основании своего жизненного опыта описать такое, к чему они лишь пытаются приблизиться путем умозрительных рассуждений.

Его похвала опиуму пробудила во мне любопытство — но лишь в той мере, в какой иногда хочется отведать экзотического кушанья, увиденного на чужом столе. По сути же, я думал, что не для того уехал так далеко от дома, чтобы на новом месте отгораживаться от реальности пеленой грез. Я, правда, мечтал пережить удивительное, но переживать что-то подобное хотел так, чтобы в любой момент, укусив себя за палец, можно было удостовериться: то, что я вижу, не сон.

Как бы то ни было, Бенуа обладал внутренней силой, которая не может не воздействовать на молодых людей. Наверное, в жизни любого человека хоть раз да появлялся чужак, посланец Фантазии, и демонстрировал искусство волшебства. В Бенуа было что-то от магов, которые на ярмарках зазывают прохожих в завешанный драпировками балаган, — однако шарлатанство в нем отсутствовало. Возникало, как я уже говорил, впечатление, что он знает больше, чем может выразить словами; он возмещал эту недосказанность интонацией и взглядом. Он располагал языком, в котором имелись окна. Некоторые его фразы вызывали у меня ассоциацию с искусственно освещенной руиной, другие — с извивами змеи. Он был не будничного склада человек и охотился за картинами, к которым обыденное сознание не причастно. Чувствовалось также, что есть некая точка, откуда он может управлять своими движениями, и что если он потерпел крушение, то лишь потому, что сам отправил свой корабль на дно. Без сомнения, он был самой значительной личностью в этом форте.