Эдит Уортон - В доме веселья

Все удивились, но скрыли это, опасаясь, что миссис Пенистон вдруг передумает.

Вдовая миссис Пенистон приходилась сестрой покойному мистеру Барту и была отнюдь не самой богатой из членов семейного совета, однако у тех все равно нашлась куча причин, по которым Провидению было угодно, чтобы именно миссис Пенистон взяла на себя заботу о Лили. Во-первых, она была одинока, и юная компаньонка скрасила бы ее одиночество. К тому же она путешествовала время от времени, а Лили были знакомы чужие обычаи — что, впрочем, считалось скорее недостатком и осуждалось более консервативной родней, — однако тете бы это пригодилось. Но, по правде говоря, не эти резоны руководили миссис Пенистон. Она взяла девушку к себе просто потому, что никто другой этого не сделал бы, и еще потому, что ей была свойственна совестливость, которая мешала открыто проявлять эгоизм, хотя это никак не касалось частных слабостей. На необитаемом острове миссис Пенистон ни за что не совершила бы такого подвига, но на глазах у всего своего маленького мирка она получила от этого определенное удовольствие.

Ее бескорыстие было по праву вознаграждено, и она обрела покладистую компаньонку в лице своей племянницы. Она ожидала, что Лили окажется упрямой, требовательной «иностранкой», потому что даже миссис Пенистон, которая бывала за границей, обладала фамильной неприязнью к «иностранщине». Однако девушка проявила такую гибкость, которую ум более проницательный, чем у ее тети, сразу бы счел куда более сомнительной, чем открытая юношеская самовлюбленность. Неудачи сделали Лили податливой, вместо того чтобы ожесточить, а мягкую субстанцию труднее разбить.

Впрочем, миссис Пенистон ничего не потеряла от умения племянницы подлаживаться. Лили и в голову не приходило воспользоваться тетиной добротой. Она была искренне благодарна за предложенное ей пристанище: в богатом внутреннем убранстве дома миссис Пенистон, по крайней мере, не бросалось в глаза убожество. Однако это свойство умеет маскироваться, и вскоре Лили обнаружила, что в дорогой повседневной жизни тети его столько же, сколько во временном быту грошового европейского пансиона.

Миссис Пенистон была из тех эпизодических личностей, которые просто плывут косяками по течению жизни. Невозможно было представить ее сосредоточенной на каком-нибудь занятии. Самое яркое в ней было то, что ее бабушка происходила из рода Ван Олстин. Принадлежность к этой сытой и трудолюбивой породе обитателей старого Нью-Йорка проявлялась в кристальной чистоте гостиной миссис Пенистон, в безупречности ее кухни. Она была из тех старых обитателей Нью-Йорка, которые почти всегда только и делали, что хорошо жили и дорого одевались, и миссис Пенистон исправно исполняла свои наследственные обязанности. Она всегда лишь наблюдала жизнь, и ее разум был похож на одно из тех маленьких зеркал, которые ее голландские предки приспосабливали на окнах верхних этажей, чтобы из непроницаемой глубины домашнего уюта видеть, что происходит на улице.

У миссис Пенистон было поместье в Нью-Джерси, но она перестала туда ездить после кончины мужа — события весьма давнего, всплывавшего только как переломный момент в ее личных воспоминаниях, составлявших основу всех ее бесед. Она дотошно помнила все даты и могла точно сказать, когда именно повесили новые шторы в гостиной — до или после того, как мистер Пенистон заболел в последний раз.

Миссис Пенистон считала, что в деревне одиноко, что там слишком много деревьев, и втайне чуточку боялась встретиться с быком. Дабы оградить себя от таких неожиданностей, она частенько выезжала в более людные места у воды, снимала дом и созерцала жизнь сквозь матовые стекла веранды. Вверив себя заботам такой опекунши, Лили вскоре поняла, что единственное, на что она может рассчитывать, — это удовольствие от хорошей еды и дорогой одежды, и хотя Лили ценила и то и другое, она охотно обменяла бы все это на умение миссис Барт использовать предоставленные возможности. Она вздыхала всякий раз, думая о том, что совершила бы мать с ее неистовой энергией, обладай она ресурсами миссис Пенистон. Лили и сама была очень активной особой, но ее энергию сдерживала необходимость приспосабливаться к тетиным привычкам. Она понимала, что всеми силами должна сохранить добрые отношения с миссис Пенистон до тех пор, пока, как выразилась бы миссис Барт, сама не встанет на ноги. Лили не собиралась снова вести кочевую жизнь бедной родственницы, и потому ей пришлось в какой-то мере освоить пассивный образ жизни своей благодетельницы. Поначалу она наивно полагала, что без труда вовлечет тетю в водоворот собственных дел, но тщетно: тетя проявила стойкое сопротивление усилиям племянницы. Пытаться вовлечь тетю в активную жизнь — все равно что двигать тяжелый шкаф, привинченный к паркету. Разумеется, тетя не считала, что Лили тоже должна вести абсолютно неподвижную жизнь: она, как и все американские опекуны, снисходительно потакала юношеской непоседливости.