Джон Пассос - 42-я параллель

Перечитав написанное, он пожевал кончик ручки и, решив, что перехватил через край с безжалостным жнецом, переписал записку заново, опустив последнюю фразу, подписался – преданный Вам Уорд – и послал ее в Сьюикли с нарочным.

В полдень он уже собрался идти завтракать, когда курьер пришел сказать, что его вызывает по телефону какая-то дама. Это была Гертруда. Голос ее дрожал, но она, по-видимому, была не слишком удручена. Она попросила его отвезти ее вечером пообедать куда-нибудь, где не будет знакомых, потому что дома ей все уже смертельно надоело и она сойдет с ума, если и там ее будут преследовать выражениями соболезнования. Он предложил ей встретиться в вестибюле «Форт Питт», а оттуда он отвезет ее в такое место, где они смогут спокойно поговорить. Он позавтракал один и ел с большим аппетитом: наконец-то и в его судьбе наступил перелом.

Вечером дул жестокий, ледяной ветер. Весь день по свинцовому небу неслись с северо-запада тяжелые чернильные тучи. Она была так укутана в меха, что он не Узнал ее, когда она вошла в вестибюль. Едва успев войти и протянуть ему руку, она сказала:

– Уйдем отсюда.

Он сказал, что знает маленькую гостиницу по дороге к Порт-Мак-Кэй, но что она замерзнет в открытой машине.

Она сказала:

– Поедем, ну поедем же… Я так люблю снежную бурю.

Садясь рядом с ним, она спросила дрожащим голосом:

– Рады видеть свою старую любовь, Уорд?

И он сказал:

– Зачем спрашивать, Гертруда? Но вы-то рады ли видеть меня?

И она сказала:

– Разве вы этого не видите?

Тут он начал было мямлить что-то о ее отце, но она прервала его, сказав:

– Пожалуйста, не будем об этом говорить.

Ветер, завывая, дул им в спину всю дорогу вверх по долине Мононгахила, а временами хлестала налетавшая метель. Копры, бессемеровские печи и ряды высоких труб чернели резким силуэтом на низко свисавших рваных облаках, которые отражали и красный отблеск расплавленного металла, и багровый жар шлака, и ярко-белый свет дуговых фонарей и станционных прожекторов. На одном из переездов они едва не наскочили на груженный углем поезд. Ее пальцы судорожно сжали его руку, когда машину занесло от резкого торможения.

– Счастливо отделались, – буркнул он сквозь зубы.

– Ничего… Сегодня я ничего не боюсь, – сказала она.

– Ему пришлось вылезти и завести заглохший мотор.

– Все хорошо, вот только бы не замерзнуть, – сказал он.

Когда он вскарабкался на свое место, она перегнулась к нему и поцеловала его в щеку.

– Вы не раздумали жениться на мне? Я люблю вас, Уорд.

Машина уже взяла полный ход, когда он обернулся и поцеловал ее крепко, прямо в губы, так, как он целовал Аннабел в тот день, в коттедже Ошен-Сити.

– Ну мог ли я раздумать, дорогая? – сказал он.

Домик для приезжающих держала чета французов, и Уорд поговорил с ними по-французски и заказал цыплят и красного вина и крепкого горячего пунша, чтобы согреться в ожидании обеда. Кроме них, в гостинице не было ни души, и он распорядился поставить столик прямо против газового камина в глубине тускло освещенной розово-желтой столовой, подальше от призрачно уходивших в темноту пустых столиков и длинных окон» доверху запорошенных снегом. За обедом он развивал перед Гертрудой свои планы о собственном агентстве и сказал, что остановка только за подходящим компаньоном, что ему наверняка удастся создать самое крупное во всей стране предприятие этого рода, применяя свою, еще никем не использованную теорию взаимоотношения труда и капитала.

– Ну что ж, когда мы поженимся, я смогу помочь вам и капиталом и советом и мало ли еще чем, – сказала она, и щеки у нее разгорелись, а глаза блестели.

– Конечно, Гертруда.

За обедом она много пила и все требовала пунша, и он без конца целовал ее и поглаживал ее ногу. Она, казалось, не заботилась о том, что делает, и, не стесняясь, целовала его при хозяине. Когда они вышли садиться в машину, ветер дул со скоростью шестидесяти миль в час, и всю дорогу занесло снегом, и Уорд сказал, что ехать в Питсбург в такую ночь – самоубийство, и хозяин гостиницы сказал, что у него есть для них прекрасная комната и что monsieur et madame будут безумцами, если поедут, особенно принимая во внимание, что ветер будет дуть им всю дорогу в лицо. Сначала Гертруда ужаснулась и заявила, что скорее покончит с собой, чем останется. Потом она вдруг вся сжалась в руках Уорда, истерически всхлипывая:

– Я хочу остаться, я хочу остаться, я так люблю тебя.

Они позвонили Стэйплам и вызвали сиделку, которая сказала, что миссис Стэйпл дали лекарство и она забылась. Гертруда велела передать матери, когда та проснется, что она осталась у своей подруги Джейн Инглиш и вернется домой, как только метель позволит проехать машине; потом она позвонила Джейн Инглиш и сказала, что ей очень тяжело быть на людях и она взяла номер в «Форт Питт», чтобы побыть одной. И если позвонит мать, то сказать ей, что она уже легла. Потом по телефону они заказали на ее имя номер в «Форт Питт». Потом они пошли спать. Уорд был счастлив и решил, что очень ее любит, а для нее все это, очевидно, было не в Диковинку, потому что первым долгом она спросила, есть ли у него с собой противозачаточное средство. Он кивнул и весь вспыхнул. Она захохотала: