Джон Пассос - 42-я параллель

– В чем дело, отец?

– Крышка, вот что… У меня всю жизнь было неладно с легкими, а теперь вот, должно быть, пристукнуло.

Рот его свела гримаса боли. Он опять уронил голову между колен, беспомощно ловя воздух ртом, как задыхающаяся рыба. Переведя дух, он сказал:

– Как вздохну – грудь словно бритвой раскраивает. Побудь около меня, ладно?

– Ну конечно, – сказал Мак.

– Послушай, я хочу на Запад, где деревья и все зелено. Ты помоги мне взобраться на какой-нибудь поезд… А то ослаб я, не удержусь на подножке… Только не давай мне ложиться… Кровь горлом пойдет, как только лягу, понимаешь…

– У него снова перехватило дыхание.

– У меня найдется несколько долларов. Может быть, улажу дело с кондуктором.

– Ты что-то говоришь не как бродяга.

– Я печатник. Спешу как можно скорей в Сан-Франциско.

– Рабочий? Да чтоб я работал, как сукин сын. Слушай, друг… Вот уже семнадцать лет, как я не работаю.

Подошел поезд, и паровоз, шипя, остановился у водокачки.

Мак помог старику подняться на ноги и прислонил его к стенке платформы, груженной частями машин под брезентом. Он видел, что машинист с помощником смотрят на них с паровоза, но они ничего не сказали.

Когда поезд тронулся, жестоко задуло. Мак снял пиджак и подложил его старику под голову, чтобы немного ослабить толчки болтавшейся платформы. Старик сидел, закрыв глаза и откинув назад голову. Мак не знал – умер он или еще жив.

Наступила ночь. Мак ужасно промерз и, весь дрожа, забился в складки брезента в другом углу платформы.

Чуть стало светать, Мак очнулся, стуча зубами от холода. Поезд стоял на запасном пути. Ноги у него так застыли, что он долгое время не мог подняться. Наконец он пошел взглянуть на старика, но долго не мог понять, жив тот или мертв. Рассветало, и восток разгорался, словно край железной полосы в кузне. Мак соскочил на землю и пошел вдоль поезда к тормозной будке.

Кондуктор дремал возле самого фонаря. Мак сказал ему, что на одной из платформ помирает старый бродяга. У кондуктора в кармане теплого пальто, висевшего на стене будки, нашлась небольшая фляжка виски. Они вместе пошли вдоль поезда. Когда они добрались до платформы, уже совсем рассвело. Старик лежал, свалившись на бок. Лицо у него было белое и строгое, как у статуй генералов Гражданской войны.

Мак расстегнул пиджак и заношенную, рваную рубашку и приложил руку к груди. Она была холодна и безжизненна, как доска. Когда он вытащил руку, на ней была липкая кровь.

– Кровоизлияние, – пренебрежительно щелкнув языком, сказал кондуктор.

Он сказал, что тело нужно снять с поезда. Вдвоем они положили его в канаву возле груды балласта и накрыли ему лицо шляпой. Мак спросил, не найдется ли лопаты, чтобы не оставлять тело на расклев ястребам, но кондуктор сказал, что железнодорожные обходчики подберут и похоронят его. Он взял Мака к себе в будку, дал ему выпить виски и заставил рассказать, как умер старик.

Мак добрался до Сан-Франциско. Сначала Мейси встретила его едко и холодно, но, после того как они поговорили, она нашла, что он похудел и обносился, как бродяга, расплакалась и расцеловала его. Они пошли в банк взять ее сбережения, купили Маку костюм, пошли в Сити-холл и расписались, не сказав ни слова ее родне. Оба они были очень счастливы, уезжая поездом в Сан-Диего, где нашли меблированную комнату с кухней и где сказали хозяйке, что они уже год как женаты. Они телеграфировали родным Мейси, что уехали провести здесь медовый месяц и скоро вернутся.

Мак получил работу в типографии, и они стали делать взносы на домик в Пасифик-Бич.

Условия работы были неплохие, и Мак был счастлив своей тихой жизнью с Мейси. В конце концов с него было довольно скитаний. Когда Мейси легла в больницу, Маку пришлось выпросить жалованье вперед за два месяца. Но даже с этими деньгами, чтобы оплатить докторские счета, им пришлось перезаложить свой пай на домик. Родилась голубоглазая девочка, и они назвали ее Розой.

Жизнь в Сан-Диего была безоблачная и спокойная. Утром Мак поездом уезжал на работу, поездом же возвращался домой к вечеру, а по воскресеньям возился по хозяйству возле дома или сидел где-нибудь на пляже с Мейси и ребенком. Выходило так, что теперь он должен во всем уступать Мейси за то, что заставил ее так много перенести до свадьбы. На следующий год у них родился еще один ребенок, и Мейси после родов долго лежала в больнице, так что теперь его заработка хватало только на то, чтобы покрывать проценты по долгам, и ему постоянно приходилось убеждать лавочника, молочника и булочника потерпеть до следующей получки. Мейси выписывала кучу журналов и постоянно требовала все новых покупок – пианолу, электрическую плиту, холодильник. Ее братья хорошо зарабатывали в Лос-Анджелесе по перепродаже домов, и родные ее выходили в люди. Каждый раз, как она получала от них письма, она приставала к Маку, чтобы он потребовал у хозяина прибавки или перешел на более выгодную работу.