Джон Пассос - 42-я параллель

Что касается фона – бытовой детали, газетной сенсации, малоизвестной песенки, – то по самой злободневности своей они обречены на забвение. Они вполне уместны, они дают ощущение пестроты и мелькания современной жизни, но, осмысляя в них все типическое, так же излишне объяснять все «на все сто процентов», как бесцельно было бы обязывать американца прочесть весь пестрый материал, заполняющий тридцать, пятьдесят, сто страниц его ежедневной газеты.

И, наконец, последний, четвертый план сметает все внутренние противоречия между самим автором и его книгой. Это лирический дневник Дос Пассоса, своего рода камера-обскура [204]памяти, выхватывающая своим лучом какие-то узловые точки на темном экране прошлого. Это ряд предельно интимных, намеренно завуалированных моментальных снимков сознания.

Автобиографичность Камер-обскур несомненна; больше того, они отражают все решающие, переломные моменты, упомянутые в очень скупой автобиографии Дос Пассоса. В самом деле, достаточно сравнить то, что пишет Дос Пассос о своем деде: «Отец моего отца был португальцем и иммигрировал в Америку с острова Мадейры. Он был сапожник и шил, как говорят, прекрасные башмаки. По-видимому, он был революционером, но к какому принадлежал направлению – я не знаю. Хорошо говорить по-английски он так и не научился», – с беглым наброском деда-португальца в Камере-обскуре (15); и далее: «Мой отец, занимавшийся вначале частной адвокатской практикой, а затем вступивший в коллегию, зарабатывал большие деньги, которые он весьма рассудительно тратил быстрее, чем добывал», – и Он – отец – в Камерах-обскурах (2), (4), (16).

«…По целому ряду причин, – вспоминает Дос Пассос, – я вырос вдали от семьи. Мать всю жизнь располагала крайне ограниченными средствами… Но еще совсем маленьким ребенком я прожил некоторое время в Европе», – и фигура Ее – матери – в Камерах-обскурах (1), (2), (3), (4), (16), и Европа в Камерах-обскурах (1), (5), (6), (18).

«…Позднее я жил довольно долго в одном из самых захолустных округов Виргинии… Трудно найти на земном шаре место более далекое от всяких исторических событий, чем Уэстморленд, где я провел предвоенные годы, выращивая овощи для нашего стола», – ср. Камеры-обскуры (9) и (21). «Ребенком я побывал также в Вашингтоне» – Камеры-обскуры (10), (12), (13). «С восьми лет я стал читать все, что попадалось под руку… Больше всего я любил многотомные повести и морские приключения. Я твердо решил, что, когда вырасту, стану непременно капитаном морского корабля или по крайней мере матросом», – Камера-обскура (19).

«…Я был довольно болезненным мальчиком, а мое слабое зрение лишало меня возможности участвовать в большинстве детских игр. Я плохо ладил со своими сверстниками и испытал все трудности, выпадающие на долю каждого, живущего в буржуазном обществе и не имеющего за собой ряда именитых предков», – Камеры-обскуры (7) и (8).

«…Я читал Байрона, Шелли и Библию и решил, что являюсь как бы современным Каином, что все против меня и я – против всех. Я не упоминал бы об этом ребяческом романтизме, которого я, в конце концов, вовсе не стыжусь, если бы он, как мне кажется, не повлиял весьма существенно на все мое последующее развитие. Я даже дошел до того, что стал считать родимое пятно, имеющееся у меня на лбу под волосами, за особый знак, которым, как говорится в Ветхом завете, отмечены сыны Каина», – Камера-обскура (14).

«…Хотя я и читал Библию с большим воодушевлением, но, насколько помню, никогда религиозным не был. Мои родители решительно не хотели меня крестить и тем более приписать к какому-либо вероисповеданию. В этом крылась вторая причина, создавшая преграду между мной и остальными детьми, ибо арелигиозность считалась в то время весьма малопочтенным качеством», – Камеры-обскуры (11) и (17).

«…Годы шли, и я достиг школьного возраста. Я поехал в Гарвард и здесь, то есть в близлежащем Бостоне, впервые испытал те радости, которые дают музыка и живопись, а также узнал, что такое труд, капитал, стачка, как выглядит грязная улица, заселенная иностранными рабочими, и мир мне открылся таким, каким я его теперь знаю», – Камера-обскура (20).

«…В Гарварде я начал писать всякий экзотический и эстетский вздор, бывший в моде перед войной; мои писания служили для меня как бы предохранительным клапаном, и мое решение стать моряком откладывалось с года на год. Время от времени меня охватывало отвращение к тому, что я трачу силы на возню с грудой уже мертвых идей, но всякий раз увлечение театром или еще чем-нибудь заглушало эти ощущения. Главная задача американских колледжей состоит в том, чтобы воспитать в студентах рабскую преданность существующему строю и способность вести себя, как подобает представителям правящих классов; американский юноша, став и оставаясь добросовестным клерком или честным коммерсантом, должен вместе с тем уметь держать в страхе целый ряд людей, рожденных для того, чтобы его обслуживать, как-то: прислугу, телефонисток, шоферов и т. п. Это привито даже и тем, кого школьная система коснулась только отчасти, но ее действие таково, что она как бы парализует в людях их интеллектуальную жизнь, и лишь спустя много лет человек оказывается в состоянии этот паралич с себя стряхнуть. Только война окончательно вытравила во мне привитое школьными шаблонами убеждение, что идеал жизни – отель «Риц», – Камера-обскура (25).