Джон Пассос - 42-я параллель

После обеда Док пошел в каюту спать. Чарли, засунув руки в карманы, отправился бродить по пароходу, не зная, что ему с собой делать. На корме снимали брезентовый чехол с семидесятипятимиллиметрового орудия. Он прошел по нижней палубе, заваленной бочонками и ящиками, и кое-как пробрался на нос через большие круги щетинистого троса. На носу стоял на вахте маленький румяный матрос с красным помпоном на шапке.

Море было стеклянное, с грязными полосами волнующихся водорослей и отбросов. Чайки сидели на воде и на плавающих обломках. Время от времени чайка лениво расправляла крылья и с криком поднималась в воздух.

Крутой нос парохода разрезал на две равные волны густую бутылочно-зеленую воду. Чарли попытался заговорить с вахтенным. Он указал рукой вперед.

– Восток, – сказал он. – Франция. Вахтенный, казалось, не слышал. Чарли указал назад, на дымный запад.

– Запад, – сказал он и хлопнул себя по груди. – Моя родина, Фарго, Северная Дакота.

Но вахтенный только покачал головой и приложил палец к губам.

– Франция очень далеко… Восток… подводные лодки… война… – сказал Чарли. Вахтенный прикрыл рот рукой. И наконец Чарли понял, что разговаривать с ним нельзя.

Действительные, а часто и мнимые трудности «42 параллели» очевидны. Фрагментарный монтаж, обилие намеков на исторические события и лица, неизвестные русскому читателю, наконец, большая художественная заостренность – все это требует при чтении известной подготовки и активного восприятия.

Построение книги на первый взгляд сумбурно, но «в этом сумбуре есть своя система», и для того чтобы помочь читателю разобраться в ней и проследить, как из обдуманного и осмысленного соединения мнимо-бесформенных элементов возникает отображение хаоса капиталистической Америки начала XX века, – мы прежде всего бегло рассматриваем структурную схему книги, отмечая попутно некоторые характерные черты каждого из слагающих книгу жанровых элементов (биографическая новелла, литературный портрет, литературный монтаж: Новости дня; лирический дневник: Камера-обскура). Больше всего можно было бы сказать о последнем и все же не добавить ничего к непосредственному восприятию. Когда имеешь дело с текстом писателей порядка Дос Пассоса, при переводе возникают большие трудности. Трудно, скажем, с достаточной четкостью и в то же время гибкостью передать сложную художественную ткань и живую интонацию потока памяти его лирического Дневника, и в толковании этой сложно организованной и в то же время по-своему простой и мелодической прозы основные трудности выпадают на долю не комментатора, а переводчика.

Считая ошибочным нарушать восприятие этой книги как единого художественного целого чересполосицей подстрочных примечаний, мы даем основной текст книги так, как он дан в оригинальном издании, без всяких сносок, но те из читателей, которым понадобятся пояснения – социально-бытовые, исторические и географические, – найдут их в комментарии, помещенном в конце книги, с отсылкой на соответствующую страницу основного текста,

В феврале 1928 года, то есть в то время, когда Дос Пассос приступал к работе над «42 параллелью», он писал, отвечая на анкету журнала «Букмэн»: «Единственным оправданием для романиста, если не считать иллюзий и развлечения, доставляемого читателям его книгами, является то, что он в некотором роде летописец своего времени. Та доля «реальности», которую он утрачивает, изображая вымышленных людей, возмещается тем, что ему гораздо легче, чем обыкновенному историку или биографу, строить реальности на основе личного фактического опыта. Мне кажется, что лучшими образцами повествований, вроде хроник Фруассара и Дю-Коммина или «Путешествия на корабле Бигл» Дарвина, мы обязаны как раз такому слиянию Я думаю, что каждый стоящий романист – это просто-напросто собака, вынюхивающая трюфели: он выкапывает сырой материал, а ученый, антрополог или историк, применяет его впоследствии в своих целях. Конечно, есть Чосер, Гомер и «Эдда», но нам до них далеко».

Нельзя считать это высказывание за исчерпывающее творческое кредо Дос Пассоса. Скорее это дань временному увлечению фактографией, которая охватила как раз в эти годы и группу «Нью мэссиз», и американскую литературу в целом. В эти годы на смену романам хлынул поток всякого рода биографий, воспоминаний, путешествий и прочих документированных вымыслов. Появилось несколько работ по истории Америки XX века в виде бесформенных сводок обширного фактического материала, из года в год появлялись сборники «Американа» Менкена, эта документированная сатира на американское мещанство. Как ни оценивать все эти влияния, ясно одно: установка летописца-фактографа сказалась в энциклопедичности, в наукообразной точности создаваемой Дос Пассосом трилогии. В ней он действительно летописец, и прежде всего летописец своего поколения.