Бенжамен Констан - Адольф

Письмо отца словно пронзило меня кинжалом. Я сам сотни раз твердил себе все то, что он мне сказал; сотни раз стыдился своей жизни, протекавшей в безвестности и бездействии. Я предпочел бы упреки, угрозы, — сопротивление им я вменил бы себе в некоторую заслугу и ощутил бы необходимость собрать все свои силы, чтобы оградить Элленору от тех опасностей, с которыми ей пришлось бы столкнуться. Но никаких опасностей не было; отец предоставлял мне полнейшую свободу, и эта свобода приводила лишь к тому, что я еще более тяготился игом, которое, казалось, избрал по своей воле.

Мы поселились в Кадене, небольшом городке Богемии. Я твердил себе, что, взяв на себя ответственность а судьбу Элленоры, я обязан оберегать ее от страданий. Я сумел пересилить себя; я затаил в себе даже самые незначительные признаки недовольства, направил свою волю на то, чтобы казаться веселым и ничем не выдавать свою глубокую печаль. Эти старания оказали на меня неожиданное действие. Все в нас так зыбко, что в конце концов мы проникаемся чувствами, которые сперва только изображали. Я забыл часть тех горестей, которые скрывал. Непрерывно шутя, я этим рассеивал свою собственную тоску, и уверения в нежности, которые я расточал Элленоре, порождали в моем сердце сладостное умиление, похожее на любовь.

Порою меня навязчиво обступали воспоминания. В одиночестве я томился приступами смутной тревоги. Я строил множество нелепых планов, чтобы поскорее вырваться из той жизни, где мне было не место. Но я отгонял все это от себя, словно тяжкое сновидение. Элленора казалась счастливой, — разве я мог разбить ее счастье? Так мы прожили около пяти месяцев.

Однажды я заметил, что Элленора взволнована и старается скрыть от меня мысли, которыми поглощена. После долгих просьб она, взяв с меня слово, что я не буду спорить против принятого ею решения, призналась мне, что получила письмо от графа П.: он выиграл процесс; с глубокой признательностью он вспоминал услуги, ею оказанные, и связь, длившуюся десять лет. Он предлагал ей половину своего состояния, не с тем, чтобы соединиться с ней — это было уже невозможно, — но под условием, что она покинет неблагодарного, вероломного человека, который разлучил их обоих. «Я ответила ему, — сказала она мне, — и ты, конечно, догадался, что я отвергаю его предложение». Особой прозорливости тут не требовалось. Новая жертва, принесенная мне Элленорой, растрогала меня, но и привела в отчаяние. Однако я ничего не смел возразить ей; все мои попытки в этом смысле неизменно оставались безуспешными. Я удалился, чтобы обдумать дальнейшее свое поведение. Мне было ясно, что узы, соединяющие нас, необходимо разорвать. Для меня они были тягостны, для нее — становились губительными. Я был единственным препятствием к тому, чтобы она вновь обрела подобающее ей места в обществе и то уважение, которое рано или поздно еле; дует там за богатством; я был единственной преградой между нею и ее детьми, — я не имел более оправданий в моих собственных глазах. Уступить ей в данном случае означало бы уже не великодушие, а преступную слабость. Ведь я обещал отцу стать свободным, как только! Элленора сможет обойтись без меня. Наконец, для меня давно уже настало время избрать себе поприще, начать деятельную жизнь, приобрести некоторые права на уважение людей, найти надлежащее применение своим способностям. Немного погодя я снова пришел к Элленоре, уверив себя, что я незыблемо решил заставить ее принять предложение графа П. и, если потребуется, скажу ей, что уже не люблю ее. «Мой друг, — так я начал, — можно некоторое время бороться со своей судьбой, но в конце концов ей всегда покоряешься. Законы общества сильнее желаний человеческих; самые властные чувства разбиваются о роковую мощь обстоятельств! Тщетное упрямство — следовать велениям своего сердца: рано или поздно приходится внять голосу рассудка. Я не могу дольше удерживать тебя в положении, недостойном обоих нас; не могу мириться с этим ни для тебя, ни для самого себя».

Я говорил, не глядя при этом на Элленору, и чувствовал, как мысли мои постепенно становились все менее ясными, а решимость ослабевала. Я постарался овладеть собой и прерывающимся голосом продолжал: «Я всегда буду твоим другом; всегда сохраню к тебе самую глубокую привязанность. Два года нашего союза никогда не изгладятся из моей памяти; они навсегда останутся самой прекрасной порой моей жизни. Но любовь, этот восторг чувств, это невольное опьянение, это полное забвение всех личных дел, всех обязанностей, — это, Элленора, во мне уже угасло». — Я долго ждал ответа, не поднимая глаз. Наконец я взглянул на Элленору; недвижная, она смотрела на окружавшие ее предметы, как бы не различая ни одного из них; я взял ее за руку, рука была холодна. Элленора оттолкнула меня. «Что тебе нужно? — опросила она. — Разве я не одна, одна во всем мире, не имея никого, кто бы внимал мне? Что еще ты хочешь мне сказать? Разве ты уже не сказал все? Разве не кончено все, не кончено безвозвратно? Оставь меня, покинь меня; разве не этого ты желаешь?» Она хотела было удалиться, но пошатнулась; я попытался поддержать ее, она без чувств рухнула к моим ногам; я поднял ее, обнял, привел в чувство. «Элленора, — вскричал я, — вернись ко мне! Я люблю тебя, люблю нежнейшей любовью; я обманул тебя для того, чтобы ты могла свободно сделать выбор». Доверчивость сердца, ты необъяснима! Эти немногие слова, опровергавшиеся всем гем, что я говорил раньше, вернули Элленоре жизнь и уверенность во мне; она заставила меня повторить их несколько раз — казалось, она жадно вдыхала их. Она поверила мне; она упивалась своей любовью, которую полагала взаимной; она подтвердила графу П. свое решение, и я увидел себя связанным еще более прежнего.