Бенжамен Констан - Адольф

Разрыв Элленоры с графом П. произвел в свете впечатление, которое нетрудно было предвидеть. Элленора в один миг лишилась плодов десятилетней преданности и постоянства: ее приравняли ко всем женщинам ее разряда, которые без колебаний переходят от одного увлечения к другому. Тем, что она покинула своих детей, она создала себе славу бездушной матери, и женщины с безупречной репутацией злорадно твердили, что забвение самой необходимой для слабого пола добродетели вскоре приводит к небрежению всеми остальными. В то же время ее жалели, чтобы не лишиться удовольствия осуждать меня. О моем поведении судили как о действиях соблазнителя, о действиях человека неблагодарного, надругавшегося над гостеприимством и пожертвовавшего ради удовлетворения мимолетной прихоти спокойствием двух лиц, одно из которых он обязан был почитать, а другое — щадить. Некоторые друзья моего отца строго увещевали меня; другие, державшие себя со мной менее свободно, выражали свое порицание туманными намеками. Напротив, молодые люди восхищались ловкостью, с которой я вытеснил графа; наперебой отпуская остроты, которые я тщетно пытался пресечь, они поздравляли меня с победой и обещали подражать мне. Не могу передать, какие душевные муки мне причиняло и это суровое осуждение, и эти позорные похвалы. Но я убежден: если бы я любил Элленору, я сумел бы обратить общественное мнение в нашу пользу. Такова сила подлинного чувства, что стоит только ему возвестить о себе — и все кривотолки мгновенно умолкают, все светские условности теряют значение. Но я быт всего лишь человек слабый, признательный Элленоре и порабощенный ею; меня не поддерживало никакое побуждение, исходившее от сердца. Поэтому я выражался нескладно, старался поскорее кончить разговор, а если он затягивался — обрывал его несколькими резкими словами, давая этим понять собеседникам, что готов затеять ссору. Действительно, мне куда приятнее было бы драться с ними, нежели отвечать им.

Элленора вскоре заметила, что общественное мнение восстает против нее. Две родственницы графа П., которых он, пользуясь своим большим влиянием, заставил в свое время сблизиться с ней, позаботились ныне о том, чтобы их разрыв с ней получил самую широкую огласку; они были счастливы, что могли наконец дать волю той неприязни, которую им долго приходилось сдерживать вопреки суровым правилам нравственности. Мужчины продолжали бывать у Элленоры, но в их обращении с ней появилась какая-то развязность, вызванная тем, что она лишилась сильного покровителя и что ей теперь не служила оправданием ее прежняя, почти узаконенная связь. Одни говорили, что посещают ее потому, что давно с ней знакомы; другие — что она все еще хороша собой и что ее недавний легкомысленный поступок вновь пробудил в них чаяния, которых они не пытались скрывать от нее. Каждый старался объяснить свои отношения с ней — иначе говоря, каждый полагал, что должен найти извинение для них. Словом, несчастная Элленора увидела себя навсегда низведенной в то положение, из которого всю жизнь стремилась выйти. Все вокруг ранило ее душу и уязвляло ее гордость. В забвении одними она усматривала свидетельство их презрения, в частых посещениях других — оскорбительные надежды. В уединении она страдала, в обществе — краснела от стыда. О! Разумеется, мне следовало утешить ее, прижать к своему сердцу, сказать: «Будем жить друг для друга, уйдем от людей, которые нас не понимают, и будем счастливы только взаимным нашим уважением, нашей любовью». Я попытался так поступать. Но разве может решение, принятое по обязанности, оживить угасающее чувство?

Элленора и я, мы притворялись друг перед другом. Она не смела поверить мне свои печали — плод жертвы, которую, она это прекрасно знала, я ее не просил принести. Я принял эту жертву: я не смел сетовать на несчастье, которое предвидел и не в силах был отвратить. Так оба мы таили в себе единственную мысль, беспрерывно нас занимавшую. Мы расточали друг другу ласки, говорили о любви, но говорили о ней из страха заговорить о чем-либо ином.

Как только между двумя любящими сердцами возникает тайна, как только одно из них решается скрыть от другого хотя бы одну мысль — очарование исчезает, счастье более не существует. Вспышку гнева, несправедливость, даже мимолетную измену можно искупить, все это поправимо; но притворство вносит в любовь нечто чуждое ей, и это искажает и позорит ее в собственных глазах.