Бенжамен Констан - Адольф

Элленора никогда еще не была так любима. Граф П. питал к ней искреннейшую привязанность, был весьма признателен ей за ее преданность, глубоко уважал ее душевные качества; но в его обращении с ней всегда был оттенок превосходства над женщиной, отдавшейся ему, не будучи его женой. По общему мнению, он мог заключить более достойный союз; он не говорил ей этого, может быть и сам себе в этом не признавался; но то, о чем умалчивают, однако же существует, а все, что существует, угадывается. До того времени Элленора ничего не ведала о том страстном чувстве, о том слиянии другого бытия с ее собственным, самыми непреложными доказательствами которых были и моя ярость, и моя несправедливость, и мои ей упреки. Упорство Элленоры распалило все мои чувствования, все помыслы; вновь и вновь неистовство, внушавшее ей ужас, сменялось покорностью, нежностью, благоговением, близким к идолопоклонству. В моих глазах она была небесным созданием. Безмерно любя, я преклонялся перед ней, и эта любовь была тем более пленительна для Элленоры, что она постоянно боялась быть униженной пренебрежительным к ней отношением. Наконец она отдалась мне.

Горе тому, кто в первые мгновения любовной связи не верит, что эта связь будет вечной! Горе тому, кто в объятиях возлюбленной, которая только что отдалась ему, сохраняет гибельную зоркость и предвидит, что сможет расстаться с нею! Есть в эту минуту нечто трогательное и священное в женщине, последовавшей влечению сердца. Не наслаждения, не природа, не чувственность развращают нас, а расчеты, к которым нас приучает общество, и рассудительность, внушаемая опытом. Я стал неизмеримо более любить и уважать Элленору с тех пор, как она отдалась мне. Я с гордым видом ходил среди людей, я озирал их взглядом победителя. Самый воздух, которым я дышал, был для меня радостью. Я устремлялся к природе, чтобы возблагодарить ее за то нежданное, то огромное благодеяние, которое она мне ниспослала.

Очарование любви! Кто может тебя изобразить! Убежденность в том, что мы нашли существо, самой природой нам предназначенное; свет, внезапно озаривший жизнь и как бы раскрывший нам ее тайну; небывалое значение, придаваемое самым ничтожным обстоятельствам; быстротечные часы, столь сладостные, что все подробности ускользают от воспоминания и в душе нашей запечатлевается лишь единый долгий след блаженства; ребяческая веселость, иной раз без причины примешивающаяся к обычному умилению; столько радости, когда любящие вместе, — и столько надежд, когда они в разлуке! Отрешенность от всех будничных забот; чувство превосходства над всем окружающим; уверенность, что отныне общество не может вторгаться в нашу жизнь; взаимное понимание, угадывающее каждую мысль и отвечающее на каждый порыв души; очарование любви — тот, кто тебя испытал, бессилен тебя живописать!

Граф П. вынужден был уехать на полтора месяца по неотложным делам. Я почти все это время провел у Элленоры. Казалось, ее привязанность еще усилилась той жертвой, которую она мне принесла. Она никогда не отпускала меня, не попытавшись удержать. Когда я уходил, она спрашивала, надолго ли я отлучаюсь. Два часа разлуки были для нее невыносимы. Она с точностью, в которой сквозила мучительная тревога, назначала время моего возвращения. Я радостно подчинялся этому, я был признателен ей, был счастлив тем чувством, которое она выказывала мне. Однако нельзя произвольно подчинять нашим прихотям те обязательства, которые налагаются жизнью в обществе. Я порою тяготился тем, что каждый мой шаг определен заранее и что, таким образом, все мое время рассчитано по минутам. Я был вынужден чрезмерно спешить во всех своих делах, мне пришлось порвать с большинством моих знакомых. Я не знал, что ответить, когда кто-нибудь из них приглашал меня на загородную прогулку, от участия в которой, у меня, будь я в ином положении, не было бы оснований отказаться. Наедине с Элленорой я не сожалел об этих удовольствиях светской жизни, которые никогда меня особенно не прельщали, но мне хотелось, чтобы она оставляла свободу выбора за мной. Мне было бы куда приятнее возвращаться к ней по собственной воле, не говоря себе, что условленный час настал, что она ждет меня, терзаясь беспокойством; было бы приятнее, если бы мысль о блаженстве, которое я изведаю, возвратясь к ней, не омрачалась мыслью о ее тоске. Несомненно, Элленора была величайшей радостью моей жизни, но ее любовь перестала быть недосягаемой целью, она превратилась в оковы. К тому же я боялся повредить ее репутации. Мое постоянное присутствие должно было удивлять ее слуг, ее детей, которые, возможно, наблюдали за мной. Я трепетал при мысли, что могу расстроить ее жизнь. Я понимал, что мы не можем соединиться навеки и что мой священный долг беречь ее покой; поэтому, уверяя Элленору в своей любви, я все же советовал ей соблюдать осторожность. Но чем больше я ей давал таких советов, тем менее она следовала им. В то же время я несказанно боялся ее огорчить. Как только я подмечал на ее лице печаль, ее настроение передавалось мне, я чувствовал себя хорошо только если она была довольна. Когда, убедив ее, что мне необходимо отлучиться на самый короткий срок, я расставался с ней, мысль о причиненном мною страдании преследовала меня повсюду. Меня обуревала лихорадка раскаяния, усиливавшаяся с каждой минутой и наконец становившаяся необоримой; я летел к Элленоре, я ликовал при мысли, что успокою ее. Но по мере приближения к ее дому в мои чувства закрадывалась досада, вызванная этим странным владычеством. Элленора была необузданна по природе. Ко мне она, так я думаю, питала чувство, которого никто никогда не вызывал в ней. В прежней ее связи она страдала от тягостной зависимости; со мной она чувствовала себя совершенно свободно, потому что между нами было полное равенство; она возвысилась в собственных глазах, познав любовь, чуждую всяких расчетов, всякой корысти; Элленора знала, что у меня нет сомнений в том, что она любит меня только ради меня самого. Ее самозабвенная преданность мне привела к тому, что она не скрывала от меня ни одного движения своей души; и когда я входил к ней, досадуя, что возвращаюсь раньше, нежели мне хотелось бы, я заставал ее грустной или раздраженной. Вдали от нее я страдал два часа при мысли, что она тоскует по мне; возле нее я страдал два часа, прежде чем мне удавалось ее умиротворить.