Оливер Голдсмит - Вэкфильдский священник

— Вѣдь теперь сестра Ливи стала ангеломъ, папа? говорилъ старшій мальчикъ:- такъ за что же ты ее жалѣешь? Я бы очень хотѣлъ сдѣлаться ангеломъ и улетѣть изъ этого страшнаго мѣста, и папу взялъ бы съ собой.

— Да, прибавлялъ младшій, мой любимецъ:- на небѣ, гдѣ теперь сестра Ливи, гораздо лучше, чѣмъ здѣсь: тамъ все самые хорошіе люди, а здѣсь люди такіе гадкіе!

Мистеръ Дженкинсонъ прервалъ ихъ невинную болтовню замѣчаніемъ, что теперь, когда моей дочери не стало, пора серьезно подумать объ остальномъ семействѣ и постараться сохранить мою жизнь, которая подвергалась несомнѣнной опасности при постоянныхъ лишеніяхъ и отсутствіи здороваго воздуха. Онъ прибавилъ, что я теперь обязанъ откинуть всякую гордость и позабыть свои личныя неудовольствія ради благосостоянія тѣхъ, которые всецѣло отъ меня зависятъ; и что теперь, наконецъ, самое время, и здравый смыслъ и справедливость требуютъ того, чтобы я сдѣлалъ все возможное для умиротворенія своего землевладѣльца.

— Слава Богу! отвѣчалъ я, — у меня не осталось больше и тѣни гордости. Я былъ бы самъ себѣ ненавистенъ, если бы въ моемъ сердцѣ скрывались еще какіе либо признаки гордости и личныхъ неудовольствій. Напротивъ того, помня, что нашъ притѣснитель былъ членомъ моего прихода, я не теряю надежды современемъ представить его душу чистою передъ престоломъ Господиимъ. Нѣтъ, сэръ, я ни на кого не сержусь. И хотя онъ отнялъ у меня сокровище, болѣе драгоцѣнное, чѣмъ всѣ его богатства, хотя онъ и мое сердце разбилъ въ дребезги… Да, любезный другъ мой, плохо мнѣ, очень плохо и я чувствую себя въ полузабытьѣ отъ слабости, — и, однакожъ, все-таки не помышляю о возмездіи. Я готовъ одобрить его женитьбу, и если моя покорность можетъ быть сколько нибудь ему пріятна, доведите до его свѣдѣнія, что я раскаиваюсь въ томъ, что обидѣлъ его.

Мистеръ Дженкинсонъ взялъ перо и чернила, записалъ почти дословно мое приведенное выше извиненіе и заставилъ меня подписаться подъ этимъ документомъ. Потомъ мы позвали Моисея и поручили ему снести письмо къ мистеру Торнчилю, который былъ на ту пору у себя въ имѣніи. Сынъ мой пошелъ и часовъ черезъ шесть возвратился со словеснымъ отвѣтомъ. Онъ разсказалъ, что трудно было добиться свиданія со сквайромъ, потому что слуги отнеслись къ нему подозрительно и дерзко; но онъ увидѣлъ сквайра случайно, въ ту минуту, какъ онъ куда-то уѣзжалъ по дѣламъ своей свадьбы, назначенной черезъ три дня; Моисей сообщилъ намъ далѣе, какъ смиренно онъ подошелъ къ мистеру Торнчилю, какъ подалъ ему письмо и какъ сквайръ, прочитавъ его, сказалъ, что оно слишкомъ поздно пришло и теперь уже безполезно; что онъ знаетъ, какъ мы на него жаловались его дядѣ, знаетъ также и то, что наша жалоба встрѣчена была вполнѣ заслуженнымъ презрѣніемъ; чтобы отнынѣ за всѣми подобными дѣлами обращались бы къ его стряпчему, а не къ нему; но что, такъ какъ онъ весьма лестнаго мнѣнія о смышленности нашихъ барышень, то пусть онѣ и являются ходатаями за насъ, и для нихъ онъ, можетъ быть, что нибудь и сдѣлаетъ.

— Ну вотъ, сэръ, сказалъ я товарищу по заключенію, — видите теперь, каковъ нравъ у моего притѣснителя. Онъ умѣетъ быть въ одно и то же время шутливымъ и жестокимъ; но что онъ ни дѣлай, какъ крѣпко ни запирай меня, я скоро, очень скоро освобожусь. Я быстрыми шагами иду къ той обители, которая, по мѣрѣ приближенія къ ней, кажется мнѣ все прекраснѣе: надежда на нее просвѣтляетъ самыя печали мои, и я думаю, что хотя послѣ меня останется цѣлая семья безпомощныхъ сиротъ, но не будутъ онѣ безъ призора: найдется, вѣроятно, добрый человѣкъ, который протянетъ имъ руку помощи ради памяти ихъ бѣднаго отца; найдутся и такіе, что помогутъ имъ ради Отца Небеснаго.

Пока я говорилъ, въ дверяхъ показалась жена моя, которую я еще въ этотъ день не видалъ: въ глазахъ ея я прочелъ ужасъ, она тщетно пыталась говорить и не могла произнесть ни слова.

— Что ты, моя милая, воскликнулъ я, — не усиливай моего горя видомъ твоего отчаянія. Что-жъ дѣлать, когда ничѣмъ нельзя умилостивить нашего суроваго хозяина? Правда, что онъ осудилъ меня умереть въ этомъ жалкомъ углу; правда и то, что мы лишились безцѣнной нашей дочери! Ну, будемъ надѣяться, что остальныя дѣти послужатъ для тебя лучшимъ утѣшеніемъ, когда меня не станетъ.

— Мы и то потеряли дочь, еще болѣе драгоцѣнную! сказала она: — мою Софію, мое лучшее сокровище — схватили ее, утащили подлые грабители!..

— Какъ, сударыня! вскричалъ Дженкинсонъ:- миссъ Софію утащили? Не можетъ этого быть.