Гийом Аполлинер: Т. 3. Несобранные рассказы. О художниках и писателях: статьи; литературные портреты и зарисовки

Зная о склонности албанцев к самоубийству, я понимал, что это не пустые слова.

Сказал — значит, покончит.

Я не отходил от него ни на шаг, и благодаря моей дружеской поддержке на следующий день он все-таки удержался от самоубийства.

Мой албанец сам нашел лекарство от боли.

— Эта женщина, — сказал он, — не для меня. Я действительно ее люблю, но выйди она за меня, любви конец.

— Не понимаю! — воскликнул я. — О чем вы?

Он улыбнулся и продолжил:

— По традиции, у жителей Балкан и Адриатики было принято, чтобы мужчины похищали женщин, на которых собирались жениться.

В действительности нам принадлежит лишь та женщина, которую мы взяли силой и подчинили.

Брак без похищения сплошной брак.

Я ухаживал за Мо.

Но меня подчинили.

А свободной осталась она, теперь и я хочу отвоевать свою свободу.

— Как? — удивленно спросил я.

— Похитить! — произнес он со спокойствием и гордостью, которые меня впечатлили.

Следующие несколько дней прошли в дороге.

Мой албанец предложил поехать в путешествие, и мы отправились в Германию. Долгое время он оставался задумчивым.

Я уважал его страдание и, напрочь забыв о похищении, мысленно хвалил друга за попытку изгнать из своего сознания образ этой Мо, страсть к которой чуть его не погубила.

Однажды утром, на Хохштрассе, мой албанец показал мне дочь бургомистра Кёльна — она шла подле своей гувернантки, а в руках держала свернутые трубочкой ноты.

В десяти шагах от дам следовал лакей в изысканной ливрее.

Девушка выглядела лет на семнадцать. У нее было две косички, и она казалась такой беззаботной, какой может быть лишь жительница города волхвов в Пруссии [4] И в стихах, и в прозе Аполлинер неоднократно пишет о Кёльне как о «городе волхвов»: по одной из христианских легенд, мощи трех волхвов, которые засвидетельствовали рождение Иисуса Христа, были впоследствии перенесены из Константинополя в Кёльн, где и поныне хранятся в Кёльнском соборе. .

— За мной! — вдруг воскликнул албанец.

Он помчался вперед, обогнал лакея, поравнялся с девушкой, обхватил ее за талию, поднял на руки и бросился бежать.

Я в смятении пустился следом.

И хотя я ни разу не обернулся, представляю себе, как остолбенели от неожиданности лакей с гувернанткой — они даже не звали на помощь!

Мы миновали собор и оказались на вокзале.

Девушка, плененная невероятным мужеством своего похитителя, восхищенно улыбалась, и в вагоне поезда, мчавшегося к пограничной станции Эрбешталь, албанец самозабвенно сжимал в объятиях покорнейшую из невест.

Тот август я проводил в Вилькье и как-то раз бессонной ночью, прогуливаясь по набережной, случайно разговорился с лоцманом из корпорации Кийбёф, который, перекинув свой дождевик через плечо, ждал английское нефтеналивное судно из Руана.

— Всякий раз, поднимаясь на борт английского корабля, — сказал мне моряк, — я вспоминаю своего деда, корсара, — он здорово напакостил англичанишкам. И Антанта тут бессильна, потому что ненависть к британцам у меня в крови, ничего не поделаешь…

Вы, конечно, слышали о корсаре по имени Жан-Луи Мясник? Он выиграл то самое знаменитое морское сражение, которое зовется «Английской ночью». Все старые моряки его помнят.

— Кроме меня, — ответил я. — Может, вы о нем расскажете, раз уж корабля еще нет?

— Слушайте внимательно, — сказал лоцман, выбивая трубку о парапет, — история того стоит.

24 декабря 1812 года корсарское судно «Красавица из Сен-Мало» в поисках приключений бороздило волны близ Антильских островов.

Суровые были времена.

Франция все еще пыталась отвоевать у Англии свои заморские владения. Наши фрегаты и корветы появлялись то тут, то там, но флага не поднимали — боялись англичан: у тех были мощные трехпалубные корабли, не чета французским. Зато наши корсары были храбрее и ловчее, они нападали на противника внезапно и часто одерживали победу, хотя, казалось бы, уступали ему в численности и силе.

Жан-Луи Мясник, капитан «Красавицы из Сен-Мало», утопил три британских военных судна и захватил десяток торговых кораблей, поэтому англичане боялись его больше, чем огня. Однако сам капитан равнодушно относился к своим многочисленным подвигам. «Немного размялись», — говаривал он и гордился лишь теми боями, которые окрестил «тремя перестрелками».