Эдвард Форстер - Говардс-Энд

Мистер Уилкокс вернулся в одиннадцать и выглядел очень усталым. Завтра начнется дознание, и полиция требует присутствия его сына.

— Я так и думал, — сказал Чарльз. — Естественно, я буду самым важным свидетелем.

После ужаса и суматохи, начавшихся с болезни тетушки Джули и так и не закончившихся со смертью Леонарда, возвращение прежней здоровой жизни казалось Маргарет немыслимым. События шли своим чередом — логически оправданным, но лишенным смысла. Люди утратили человечность и стали выбирать нравственные ценности так же произвольно, как игральные карты из колоды. Было естественно, что Генри поступит так, а не иначе, тем самым заставив Хелен поступить именно так, как она поступила, а потом он решит, что с ее стороны это было дурно; естественно, что и сама Маргарет тоже решит, что Генри повел себя дурно; естественно, что Леонарду захочется узнать, что сталось с Хелен, и он явится к ним, а Чарльз из-за этого разозлится, — естественно, но невероятно. В этом переплетении причин и следствий что стало с их истинным «я»? Вон в саду лежит Леонард, умерший по естественным причинам. Но жизнь — это глубокая-глубокая река, а смерть — голубое небо; жизнь — это дом, а смерть — пучок скошенной травы, цветок, башня. Жизнь и смерть представлялись ей чем угодно и всем вместе сразу, но только не упорядоченным безумием, когда король бьет даму, а туз — короля. Но нет! За этим безумием все же таились красота и приключение, такие, о которых мечтал лежавший у ее ног человек; по эту сторону гробовой плиты существовали и надежда, и более искренние отношения, выходившие за рамки связывающих нас ограничений. Подобно узнику, который, глядя на небо, видит манящие его звезды, Маргарет среди ужаса и суматохи тех дней различала работу высших движущих сил Вселенной.

И Хелен, онемевшая от страха, но ради ребенка пытающаяся сохранять спокойствие, и мисс Эйвери, спокойная, но ласково бормочущая: «Никто так и не сказал пареньку, что он станет отцом», — тоже напоминали Маргарет, что ужас — это еще не конец. К какой конечной гармонии мы стремимся, она не знала, но ей казалось вполне вероятным, что родившийся ребенок откликнется на красоту и приключения, которые развернет перед ним мир. Она шла по освещенному солнцем саду, собирая нарциссы, белые с темно-красными глазками. Больше ей нечего было делать; прошло время телеграмм и гневных попреков, и казалось, что будет правильно, если Леонарду сложат на груди руки, полные цветов. Он отец ребенка, и оставим все так, как есть. Пусть убогость превратится в Трагедию, чьи глаза — звезды, и в чьих ладонях заключены закат и рассвет.

И даже наплыв полицейских, даже возвращение врача, вульгарного и проницательного, не могли поколебать ее веру в вечную красоту. Наука объясняет человека, но не может его понять. После того как много веков она исследовала кости и мышцы, сейчас, похоже, она начала приобретать знания и о нервной системе, но это все равно не приведет к пониманию. Можно открыть свое сердце мистеру Мэнсбриджу и ему подобным, не выдавая своих секретов, ибо эти люди желают все видеть в черно-белом свете, а потому им доступно лишь черно-белое восприятие.

Маргарет подробно расспросили о Чарльзе. Она так и не догадалась почему. Человек умер, и врач согласился с тем, что причиной его смерти стало больное сердце. У нее попросили разрешения осмотреть отцовскую саблю. Она объяснила, что гнев Чарльза был естествен, но ошибочен. Последовали неприятные вопросы о Леонарде, и она мужественно ответила на все. Затем снова вернулись к Чарльзу. «Без сомнения, мистер Уилкокс мог спровоцировать смерть, — сказала она. — Но если бы не он, то ее, как вы сами понимаете, спровоцировало бы что-нибудь другое». Наконец ее поблагодарили и увезли саблю и тело Леонарда в Хилтон. Маргарет начала собирать с полу книги.

Хелен отправили на ферму. Лучшего места нельзя было и придумать, потому что ей тоже надо было ждать беседы со следователем. Однако, как будто и без того не было тяжело, Мэдж с мужем добавили неприятностей: с чего это они должны принимать у себя непотребных девиц из Говардс-Энда? И, конечно, были правы. Весь мир непременно будет прав и отомстит им сполна за все их смелые разговоры, осуждавшие условности. «Ничто не имеет значения, — говорили когда-то сестры Шлегель, — кроме собственного уважения и уважения друзей». Но пришло время, когда огромное значение приобрели совершенно иные вещи. Впрочем, Мэдж уступила, и на ближайшие сутки Хелен было обеспечено спокойствие. А на следующий день она вернется в Германию.