Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла

— Вы хотите, чтобы я легла с вами, лейтенант?

— Я этого не говорил! Зачем вы так?

Молли безжалостно продолжала:

— Может быть, я хочу, чтобы вы почувствовали ко мне отвращение. Я была замужем. Мой муж умер. Я не девушка, — в ее голосе слышалась горечь.

Тондер сказал:

— Я хочу нравиться вам, больше ничего.

И Молли сказала:

— Да. Вы человек цивилизованный. Вы знаете, что близость между мужчиной и женщиной бывает более полна и более радостна, если они нравятся друг другу.

Тондер сказал:

— Зачем вы так говорите? Не надо… прошу вас.

Молли быстро взглянула на дверь. Она сказала:

— Мы побежденный народ, лейтенант. Вы отняли у нас все. Я голодная. Накормите меня, и я буду лучше относиться к вам.

Тондер сказал:

— Зачем вы так говорите?

— Вам противно слушать, лейтенант? Может быть, я нарочно стараюсь вызвать у вас отвращение к себе. Моя цена — две сосиски.

Тондер сказал:

— Не смейте так говорить!

— А как было с вашими женщинами, лейтенант, после той войны. Мужчина мог выбрать себе любую за кусок хлеба или за яйцо. А вы хотите, чтобы я досталась вам даром, лейтенант? Разве цена так уж высока?

Он сказал:

— Вы обманули меня. Значит, я вам тоже ненавистен? А мне думалось, что в вас нет этой ненависти.

— Ненависти нет, — сказала она. — Я просто голодна, и я… ненавижу вас!

Тондер сказал:

— Я дам вам все, что нужно, только…

Но она перебила его:

— Вы предпочитаете называть это по-другому? «Девка» вам не нравится. Правильно я вас поняла?

Тондер сказал:

— Я не знаю, что тут понимать. Вы истолковали мои слова по-своему, с ненавистью.

Молли засмеялась. Она сказала:

— Голод — чувство малопривлекательное. Две сосиски, две сочных, жирных сосиски могут стать самой драгоценной вещью в мире.

— Перестаньте так говорить, — сказал он. — Прошу вас, перестаньте.

— Почему? Я говорю правду.

— Нет, это неправда! Это неправда!

Она посмотрела на него, потом села в качалку, опустила глаза и сказала:

— Да, это неправда. Я не чувствую к вам ненависти. Я тоже одинока. А снег лежит на крыше горой.

Тондер встал и подошел к ней. Он взял ее руку в обе свои и тихо сказал:

— Не надо меня ненавидеть. Я всего лишь лейтенант. Я не навязывался, чтобы меня послали сюда. Вы не навязывали мне свою вражду. Я не завоеватель, я — человек.

Пальцы Молли на секунду обвились вокруг его руки, и она тихо сказала:

— Да, я это знаю, знаю.

И Тондер сказал:

— У нас еще осталось крохотное право на жизнь среди всей этой смерти.

Она дотронулась рукой до его щеки и сказала.

— Да.

— Я буду заботиться о вас, — сказал он. — У нас осталось какое-то право на жизнь среди всех этих убийств. — Он положил руку ей на плечо. И вдруг она напряглась всем телом и широко открыла глаза, словно увидев перед собой призрак. Рука Тондера соскользнула с ее плеча, и он спросил: — Что случилось? Что с вами? — Но ее взгляд был все такой же неподвижный, и он повторил: — Что с вами?

Молли заговорила глухим голосом:

— Я одевала его, как маленького мальчика, который в первый раз идет в школу. Он боялся. Я застегнула ему пуговицы на рубашке и попыталась утешить его, но он не слушал моих утешений. Он боялся.

Тондер спросил:

— О чем вы?

А Молли говорила так, словно все это проходило у нее перед глазами.

— Я не знаю, почему они позволили ему придти домой. Он был такой растерянный. Сам не понимал, что происходит. Даже не поцеловал меня перед уходом. Он был такой испуганный и такой храбрый, совсем как маленький мальчик, который первый раз идет в школу.

Тондер встал:

— Это был ваш муж?

Молли сказала:

— Да, мой муж. Я пошла к мэру, но мэр ничем не мог помочь. А потом он ушел, и шаги у него были не очень ровные, не очень твердые, и вы повели его на площадь и расстреляли… Для меня во всем этом было что-то странное, ужаса я тогда не чувствовала. Мне как-то не верилось…

Тондер сказал:

— Ваш муж!

— Да. А теперь, в затихшем доме, я верю. Теперь, когда на крыше намело столько снегу, я верю. И перед рассветом, когда бывает так одиноко и лежишь в постели, согретой только твоим теплом, тогда я тоже знаю, что это было.

Тондер остановился перед ней. Выражение лица у него стало жалкое.

— Прощайте, — сказал он. — Да хранит вас бог! Можно мне вернуться к вам?

А Молли смотрела на стену и на призрак, всплывший у нее в памяти.

— Я не знаю, — сказала она.

— Я вернусь.

— Не знаю.

Он снова взглянул на нее и тихо вышел, а Молли продолжала сидеть, не сводя глаз со стены.