Уильям Сароян - Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Мексиканка показалась Гомеру прекрасной. Она, видно, столько претерпела за свою жизнь, что теперь ее губы сами складывались в ласковую, чуть-чуть отрешенную улыбку. Но как и всем людям, которые никогда не получают телеграмм, появление рассыльного показалось ей ужасным предзнаменованием. Гомер понял, что, увидев его, миссис Роза Сэндовал испугалась. Она произнесла то, что произносит всякий, кто встречается с неожиданностью. Она вскрикнула: «Ах!», словно, открывая дверь, надеялась встретить не рассыльного, а давнишнего своего знакомого, с кем ей приятно было бы увидеться. Прежде чем заговорить, она заглянула Гомеру в глаза, и тот почувствовал, что она уже знает, какой нежеланной будет принесенная им весть.

— У вас телеграмма? — спросила она.

Чем же Гомер виноват? Ведь доставлять телеграммы — его обязанность. Но он все равно чувствовал себя одним из виновников всего этого непорядка. Он был растерян, ему казалось, что он отвечает за то, что стряслось. В то же время ему хотелось объяснить ей все начистоту: «Я всего-навсего рассыльный, миссис Сэндовал. Мне очень жаль, что я должен вручить вам такую телеграмму, но ведь это — моя работа».

— Кому же эта телеграмма? — спросила мексиканка.

— Миссис Розе Сэндовал, Джи-стрит, номер тысяча сто двадцать девять, — сказал Гомер.

Он протянул мексиканке конверт, но она боялась до него даже дотронуться.

— Вы — миссис Сэндовал? — спросил Гомер.

— Пожалуйста, — сказала женщина. — Прошу вас, войдите. Я не умею читать по-английски. Я — мексиканка. И читаю только «Prenza», которую получаю из Мехико. — Она промолчала и взглянула на мальчика, который, переступив порог, держался как можно ближе к выходу. — Прошу вас, скажите мне, — попросила она, — что написано в телеграмме?

— Дело в том, миссис Сэндовал, — начал мальчик, — что в телеграмме сказано…

Но женщина сразу же его прервала:

— Вам ведь нужно сначала распечатать телеграмму, а потом прочесть ее мне! А вы ее еще не распечатали.

— Да-да, конечно, — сказал Гомер, словно оправдываясь перед классной наставницей, которая сделала ему выговор.

Непослушными пальцами он распечатал конверт. Мексиканка нагнулась, чтобы подобрать с полу надорванный конверт, и стала его разглаживать. Она расправляла его, говоря:

— Кто же мог послать мне телеграмму — наверно, мой сын Хуан Доминго?

— Нет, — сказан Гомер, — военное министерство.

— Военное министерство? — спросила мексиканка.

— Миссис Сэндован, — поспешно сказал Гомер, — ваш сын умер. Может, это ошибка. Всякий может ошибаться, миссис Сэндован. Может, это совсем и не ваш сын. Может, это кто-нибудь другой. В телеграмме, правда, сказано, что это Хуан Доминго. Но, может, в телеграмме ошибка.

Мексиканка сделана вид, будто не слышит.

— Не стесняйтесь, пожалуйста, — сказана она. — Войдите. Войдите же, прошу вас! Я угощу вас конфеткой.

Она взяла мальчика за руку, подвела его к столу, стоявшему посреди комнаты, и заставила сесть.

— Мальчики так любят сласти, — сказана она. — Я угощу вас конфеткой.

Она сходила в соседнюю комнату и принесла оттуда старую коробку с шоколадными конфетами. Положив коробку на стол, она открыла ее, и Гомер увидел там конфеты, каких он никогда еще в жизни не ел.

— Вот, — сказана она. — Ешьте конфеты. Мальчики так любят сласти.

Гомер взял из коробки конфету, положил ее в рот и стан через силу жевать.

— Вы не стали бы приносить мне дурные вести, правда? — сказана она. — Вы хороший мальчик, совсем как мой Хуанито, когда он был маленький. Съешьте еще конфетку.

И она заставила рассыльного взять еще одну конфету.

Гомер жевал сухую конфету, а мексиканка говорила без умолку:

— Это наши конфеты, мы их сами варим из кактуса. Я приготовила их для моего Хуанито к его приезду. Но вы ешьте, ешьте! Вы ведь тоже мой мальчик.

И вдруг она разрыдалась, сдерживая себя, словно в слезах было что-то постыдное. Гомеру хотелось бежать, но он знал, что должен остаться; ему, видно, придется пробыть здесь всю жизнь, он вот только не знал, как ему поступить, чтобы женщине не было так горько, и, если она попросит его остаться вместо сына, он не сможет ей отказать, у него не хватит на это сил. Он поднялся, словно стоя мог исправить то, чего уже нельзя было исправить, но тут же понял бессмысленность своей попытки и смешался еще больше. В душе он твердил себе: «Что я могу поделать? Что я, черт возьми, могу поделать? Ведь я всего-навсего рассыльный».

Женщина вдруг обняла его, приговаривая: «Мой мальчик, ах, мой мальчик!»