Джон Пристли - Затерянный остров

Он умолк, чтобы перевести дух, и отчасти — повинуясь инстинкту опытного и искусного рассказчика.

— Продолжайте, дядя, — попросил Уильям.

И дядя Болдуин продолжил, увлекая племянника за собой на тихоокеанские просторы. По комнатам собеседники разошлись без четверти час. Перед глазами Уильяма еще резали волну шхуны, идущие на волшебные острова; альбатрос, раскинув широченные крылья, парил над южным горизонтом, летучие рыбы выпархивали из воды на экваторе, незнакомые голоса звенели сквозь грохот прибоя, улыбчивые смуглые лица мешались с радужными рыбками в лагунах, а в небе сияли непривычные сказочные созвездия. Такого восхитительного вечера у Уильяма не было уже давно. Он чувствовал себя окрыленным, счастливым непонятно от чего и немного пьяным.

Назавтра эйфория улеглась, оставив легкий восторг, который не улетучился за последующие две недели в обществе дяди Болдуина. Уильям чувствовал этот восторг подспудно, словно где-то под ногами тлел потихоньку бикфордов шнур, от которого нет-нет да и потянет порохом. Жизнь его почти не изменилась, и все же он больше не ощущал себя прежним. Грядут перемены, подсказывала интуиция.

Уильям прилежно наведывался на солодильню, где всеми делами занимался старый управляющий отца, Джордж Кенфит; слушал дядюшкины рассказы и меньше обычного проводил время за книгами, которые брал из библиотеки Бантингемского научно-литературного института. Три дня в неделю, когда из-за облаков проглядывало бледное солнце и стихал восточный ветер, он работал над своей акварелью — старой мельницей у Ипсвичской дороги (Уильям был увлеченным акварелистом и считался одним из лучших художников-любителей в Суффолке). Он сыграл две шахматные партии с Гринлоу, которого дядя Болдуин отчего-то сильно невзлюбил; один раз отобедал в «Страудс» и составил вяло отнекивающуюся компанию игрокам в бридж — в общем и целом ничего сверхъестественного. И все же… Уильям будто собирался влюбиться, хотя влюбляться ему было не в кого. Жизнь текла как прежде, но словно в новом русле, в стороне от его сердца и мыслей. Она оставалась подлинной, однако подлинными казались и рисующиеся в мечтах картины. То в легком замешательстве, то в радостном предвкушении, Уильям плыл по воле волн, чередуя привычные обязанности с привычным же досугом, — и ждал.

Причиной всему был, конечно, дядя Болдуин. Он обосновался в Бантингеме — насколько в принципе способен обосноваться в тихом суффолкском городке ушедший на покой тихоокеанский коммерсант с пошаливающим сердцем, пристрастием к выпивке и немым ужасом перед восточноанглийским климатом. В ясную погоду дядя прогуливался по окрестностям, останавливаясь поболтать с любым, кому не жалко было выкинуть на ветер полчаса времени. Он имел огромный успех в «Суффолкском гербе», где вскоре стал запанибрата со всеми, от владельца, Энсделла, до младшей барменши Дорис. Багровый, одышливый, дядюшка возвращался из этого веселого заведения и засиживался с Уильямом далеко за полночь. Бывали, однако, дни, когда он и шагу не делал из Айви-Лоджа — дремал понуро в маленьком кабинете, едва не поджариваясь в камине, и Уильям скоро усвоил, что тревожить его не надо. Дважды к нему приходил доктор Форестер, но Уильям так и не узнал, о чем они говорили. В доме появились пузырьки с коричневой микстурой, и дядя Болдуин время от времени с отвращением из них прихлебывал, отплевываясь и поливая бранью всю медицинскую братию, словно именно врачи довели его до столь плачевного состояния. Одно Уильям знал наверняка: дядя его не отличается крепким здоровьем.

И хотя дядя Болдуин охотно делился воспоминаниями, грозя утопить племянника и любого другого подвернувшегося под руку слушателя в их потоке, о личных своих соображениях и переживаниях он, по примеру многих искусных рассказчиков, предпочитал умалчивать. Прожив у Уильяма несколько дней, он принялся писать письма, а вскоре после и получать, однако племяннику об этой переписке не упомянул ни словом. Если у него и имелись какие-то планы на будущее, они оставались тайной. Уильям знал, что до недавних пор дядя одновременно занимался независимой коммерцией на островах Южных морей и выступал агентом британской и американской фирм. Этим его сведения и исчерпывались. Остальное представлялось мешаниной из кадров приключенческого фильма — корабли и острова, волны и лагуны, бунгало и пальмы, — сквозь которую победоносно плыла необъятная фигура Болдуина Тоттена. Финансовых затруднений дядя явно не испытывал: предложил племяннику возместить расходы на свое содержание (тот, конечно, отказался) и сорил деньгами в «Суффолкском гербе», однако понять, богат он или беден, Уильям не мог, а дядя эту тему не затрагивал. Он любил напустить таинственности и имел интригующую поначалу, а потом несколько раздражающую привычку делать намеки на обладание какими-то восхитительными тайнами. Уже на вторую неделю Уильям стал пропускать их мимо ушей, хотя романтический колорит, который они придавали беседе, ему нравился.