Эдит Уортон - Риф, или Там, где разбивается счастье

Что до юных девушек, то он никогда особо не думал о них после своей первой любви к той, кто впоследствии стала миссис Лит. Та история — при взгляде на нее из сегодняшнего дня, — казалось, имела не большее отношение к реальности, нежели бледная декоративная композиция к привольному великолепию летнего пейзажа. Он уже не понимал ни давнего своего неистово бившегося и мечтательно замиравшего юного сердца, ни ее загадочной порывистости и уклончивости. Был мучительный момент, когда он терял ее, — неистовый бунт инстинктов юности против непреклонной судьбы, но первая же волна более сильного чувства смела напрочь все отчаяние, оставив лишь легкий след той истории, и память превратила Анну Саммерс в образ священный, но неинтересный.

Впрочем, подобные обобщения ему было свойственно делать, когда он только начинал набираться жизненного опыта. Чем больше он узнавал жизнь, тем чаще находил ее непредсказуемой и научился доверять собственным впечатлениям, не чувствуя юношеской потребности поверять их другим. Это девушка, сидящая напротив, пробудила в нем скрытую склонность к сопоставлению. Она отличалась от дочек богачей очевидным знакомством с реальной жизнью, знанием, предельно далеким от их теоретической опытности; и все же Дарроу казалось, что все пережитое сделало ее свободной, но без упрямства, уверенной в себе, но без лишнего апломба.

В Амьене станционные огни, ворвавшиеся в купе, разбудили мисс Вайнер, и, не меняя позы, она подняла веки и взглянула на Дарроу. В ее взгляде не было ни удивления, ни смущения. Она как будто мгновенно осознала не столько, где находится, сколько то, что она вместе с ним; и это, кажется, успокоило ее. Она даже не повернула головы, чтобы оглядеться, а продолжала смотреть на него с легкой улыбкой во взгляде, отчего ее лицо словно озарялось изнутри, тогда как губы сохраняли сонную расслабленность.

Станционные огни перекрестно били в глаза, с платформы доносились крики и торопливый топот пассажиров. В купе сунулась голова, и Дарроу бросился защищать их уединение; но захватчик оказался всего лишь кондуктором, совершающим обход поезда. Тот прошел дальше; огни и голоса станции остались позади, сменившись необъятной мглой и глухим гулом, когда поезд, протяжно содрогнувшись, покатил в темноту.

Голова мисс Вайнер снова откинулась на спинку сиденья, и темная волна волос поднялась надо лбом. От вагонной качки из-за уха выбился локон, и она убрала его каким-то мальчишечьим движением, не отрывая глаз от своего спутника.

— Вы не слишком устали?

Она с улыбкой покачала головой.

— Мы прибудем около полуночи. Следуем почти точно по расписанию. — Он поднес руку с часами к лампе, дабы убедиться, что не ошибается.

Она сонно кивнула:

— Все хорошо. Я телеграфировала миссис Фарлоу, что им нет необходимости встречать меня на вокзале, но они предупредят консьержа насчет меня.

— Вы позволите отвезти вас к ним?

Она вновь кивнула, и ее глаза закрылись. Дарроу было очень приятно, что она не делала попыток завязать разговор или притвориться, что ей не хочется спать. Он сидел, наблюдая за ней, пока ее верхние ресницы не сомкнулись с нижними и их тень не легла на щеки, затем встал и накинул занавеску на лампу; купе погрузилось в синеватые сумерки.

Садясь на свое место, он подумал, насколько иначе в этой ситуации повела бы себя Анна Саммерс — или даже Анна Лит. Та не стала бы много разговаривать, не стала бы даже выказывать беспокойство или смущение, важнее для нее в этом положении было бы быть не естественной, но тактичной. Необычность ситуации не позволила бы ей заснуть, или, если бы усталость на минуту сморила ее, она бы вздрогнула и проснулась, спросив себя, где это она и как тут оказалась, да в порядке ли прическа; и было бы достаточно шпилек и зеркальца, чтобы прийти в себя как ни в чем не бывало…

Так размышляя, он подумал, что, быть может, «тепличные» годы девичества сделали ее неприспособленной к последующему столкновению с реальной жизнью. Насколько ближе к той оказалась миссис Лит благодаря замужеству и материнству и этим прошедшим четырнадцати годам? Что такое вся эта ее сдержанность и уклончивость, как не результат мертвящего процесса формирования из нее «леди»? Свежесть, которою он так восхищался, была похожа на неестественную белизну цветов, выращенных в темноте.

Оглядываясь назад на те несколько дней, проведенных вместе, он увидел, что их общение было окрашено — с ее стороны — теми же сомнениями и осторожностью, которые охлаждали их былую близость. Снова у них появилось время для счастья, и она тратила его впустую. Как в девичестве, ее глаза обещали то, что губы страшились исполнить. Она все еще боялась жизни, ее жестокости, ее опасности и таинственности. Она все еще была избалованной маленькой девочкой, которая не может оставаться одна в темноте… Его память устремилась в прошлое, к их молодости, всплывали давно забытые подробности той истории. Как хрупка и смутна была встававшая перед ним картина! Они, он и она, были словно призрачные любовники с греческой вазы, вечно стремящиеся друг к другу и которым вовек не соединиться. [2] Аллюзия на «Оду греческой вазе» Джона Китса: О не тужи, любовник молодой, Что замер ты у счастья на пороге, Тебе ее вовек не целовать, Но ей не скрыться прочь с твоей дороги, Она не разлучится с красотой, И вечно будешь ты ее желать. (Перевод И. А. Лихачева) Он до сих пор не был уверен, что именно их разлучило: они разошлись столь же невзначай, как разлетаются семена одуванчика от дуновения летнего ветерка…