Эдит Уортон - Риф, или Там, где разбивается счастье

Когда он спустился, у крыльца стояла машина и Анна перед зеркалом в прихожей прикрепляла к шляпке вуаль. Она повернулась на звук его шагов и улыбнулась ему долгой улыбкой.

— Не знала, что ты знаком с мисс Вайнер, — сказала она, когда он подавал ей длинное пальто.

— К счастью, мне вспомнилось, что я видел ее два или три раза в Лондоне несколько лет назад. Она была секретарем или чем-то в этом роде хозяйки дома, куда меня обычно приглашали к обеду.

Ему было противно пренебрежительное равнодушие, с каким он это сказал, но оно было сознательным, он тайком репетировал фразу все то бесконечное время, что они сидели за столом. Теперь, когда он ее произнес, его передернуло от своего снисходительного тона. В подобных случаях легко переусердствовать… Но Анна, похоже, не заметила в его словах ничего необычного.

— Действительно? Ты должен мне все рассказать об этом — рассказать подробно, какое она произвела впечатление. Я так рада, что ты, оказывается, знаешь ее.

— «Знаю» — слишком сильно сказано: обычно я видел ее на лестнице, когда поднимался в дом.

В этот момент появились мадам де Шантель и Оуэн, и Анна, подбирая полы пальто, сказала:

— Позже расскажешь. Постарайся вспомнить все, что сможешь.

Бродя по лесу рядом со своим юным вожатым, Дарроу мог несколько отвлечься на усилия, потребные на такую прогулку, и непременное поддержание разговора. Мало интересовавшийся охотой, он имел привычку концентрироваться на чем-то одном, думать только о деле, непосредственно его занимающем, и сейчас случались моменты, когда внезапного треска крыльев птицы, взлетающей в мелколесье, вспышки яркого оперенья на смутном фоне коричнево-серого леса было достаточно, чтобы захватить все его внимание. Тем временем за этими естественно острыми ощущениями продолжало вращаться звучное колесо подспудной мысли. Временами оно, казалось, увлекало его в глубокий водоворот тьмы. Ощущения слишком быстро менялись и были чересчур многочисленны, чтобы в них разобраться. Он почти физически чувствовал нехватку воздуха, состояние беспомощной борьбы с реальными препятствиями, словно красно-коричневая чаща, сквозь которую он пробирался, была сердцем враждебных джунглей…

Речь спутника периодическими обрывками доносилась до него сквозь хаос мыслей. Он уловил ее жаркую откровенность и понял, что Оуэн говорит о себе, возможно косвенно намекая на надежды, о которых Дарроу догадывался благодаря признаниям Анны. Он уже понял, что нравится парню, и собирался при первой возможности дать тому понять, что его чувство взаимно. Но сосредоточиться на словах Оуэна стоило такого напряжения, что сил оставалось лишь на короткий и сухой ответ.

Юный Лит, похоже, чувствовал, что в его жизни настал поворотный момент, точка, с которой он мог беспристрастно взглянуть на прошлые успехи и дальнейшие цели. Одно время его страстно тянуло к музыке и литературе, преследовали беспорядочные видения будущего в искусстве; но позже все это было вытеснено твердой решимостью спуститься на землю и заняться практическими делами.

— Понимаете, я не хочу, — слышал Дарроу его объяснения, — становиться тем, что моя дорогая бабушка старается сделать из меня, — придатком Живра. Не хочу — черт подери! — опускаться до коллекционирования диковинок, как мой отец, который коллекционировал табакерки. Я хочу, чтобы Живр достался Эффи, — поместье же бабушкино, она может отписать его кому захочет; и я только в последнее время понял, что если оно будет принадлежать мне, то постепенно сожрет меня. Я хочу вырваться отсюда в жизнь — огромную, чудовищную, полную борьбы. Если я смогу извлечь красоту из этого, тем лучше: подтвердится, что таково мое призвание. Но я хочу создавать красоту, а не утонуть в уже готовой, как пчела в горшке меда.

Дарроу знал, что к нему обращаются за поддержкой взглядов и одобрением выбранного пути. Сам он воспринимал свои ответы то как слишком немногословные, то как бестолковые: в один момент собственные рассуждения казались ему холодно-безразличными, в другой — спорными. Он не смел взглянуть на Оуэна, боясь увидеть его удивление такой непоследовательностью. И сквозь хаос внутренней борьбы и внешней болтливости он слышал несмолкающий грохот вопроса: «Господи, что мне делать?!»…

Ему казалось, что очень важно вернуться домой раньше Анны. Он не слишком ясно понимал почему — просто чувствовал, как это необходимо. В какой-то момент ему пришло в голову, что мисс Вайнер, возможно, захочет поговорить с ним наедине, и тут же — что это, возможно, последнее, чего она захочет… Во всяком случае он чувствовал: следует попытаться поговорить с ней; или по крайней мере быть готовым к этому, если выдастся случай…