Эдит Уортон - Риф, или Там, где разбивается счастье

— И я ответил на него; и вот я здесь.

— Да, — сказала она, смотря ему в глаза. — Но в последнем письме я повторила в точности то, что написала в первом — которое послала тебе в июне. Тогда я написала, что готова дать тебе ответ на то, что ты спрашивал в Лондоне; и, написав это, я тем самым дала тебе ответ.

— Моя дорогая! Дорогая! — пробормотал Дарроу.

— Ты проигнорировал это письмо. Все лето не давал о себе знать, и все, что я прошу сейчас, — это откровенно сказать почему.

— Могу только повторить то, что уже говорил. Я был обижен и несчастен и сомневался в тебе. Думаю, если бы я легче к этому отнесся, то был бы более уверен. Меня это настолько задело, что я боялся еще раз потерпеть неудачу. Потому что ты заставила меня почувствовать себя жалким неудачником. Так что я зажмурил глаза, стиснул зубы и отступился. Вот вся моя малодушная правда!

— Если это вся правда!.. — Она позволила ему обнять себя. — Это мучило меня, понимаешь. Я гадала, что означает твое молчание, пока не заставила тебя прервать его. Теперь я хочу знать, правильно ли я сделала.

— Что я могу сказать, чтобы ты поверила?

— Сначала дай мне все сказать тебе. — Она отстранилась, но рук не отняла. — Оуэн видел тебя в Париже, — начала она.

Она посмотрела на него, и он спокойно встретил ее взгляд. Солнце освещало его приятно загорелое лицо, серые глаза, белый открытый лоб. Она впервые заметила на его руке, которой он сжимал ее ладонь, серебряный перстень с печаткой.

— В Париже? Ах да… Значит, все-таки увидел.

— Он вернулся и рассказал мне. Я думала, у вас был мимолетный разговор в театре. Я спросила, говорил ли ты, что я отделалась от тебя, или, может, передал какое-нибудь сообщение для меня. Он такого не припомнил.

— В антракте — в парижском фойе? Дорогая!

— Нелепо с моей стороны! Но у нас с Оуэном всегда были необычные отношения, как у брата с сестрой. Думаю, он догадался о нас, когда увидел тебя со мной в Лондоне. Так что он поддразнивал меня и пробовал заинтриговать; и, когда увидел, что это ему удалось, сказал, что не успел толком поговорить с тобой, потому что ты спешил вернуться к даме, с которой был в театре.

Он продолжал держать ее за руки, но она не почувствовала, чтобы его рука задрожала, и предательский румянец не окрасил его загорелой щеки. Казалось, он честно роется в памяти:

— Да. И что еще он рассказал?

— О, не много, кроме того, что она была очень хорошенькая. Когда я попросила описать ее, он сказал, что ты скрыл ее в ложе бенуара и он толком ее не разглядел, но видел полу ее накидки, и ему стало ясно, что девушка хорошенькая. «Ясно», видишь ли… Кажется, он сказал, что накидка была розового цвета.

Дарроу расхохотался:

— Ну конечно… всегда непременно розовая! И отсюда пошли твои сомнения?

— Не сразу. Сначала я только смеялась. Но после, когда написала тебе и ты не ответил… Ну, ты понимаешь? — умоляюще сказала она.

Он с нежностью посмотрел на нее:

— Да, понимаю.

— Для наших отношений это не какой-то пустяк. Я хочу, чтобы между нами не оставалось ничего непроясненного. Если я думала, что в тот момент… когда ты ехал сюда, почти…

Он отпустил ее руку и встал.

— Да-да… понимаю.

— Действительно? — Она не отрывала от него взгляда. — Я не наивная девочка. Я знаю… конечно знаю… но есть вещи, которые женщина чувствует… когда знание ничего не меняет. Я хочу, чтобы ты объяснил мне это… не тот конкретный вечер. Я только одного хочу — чтобы ты понял все, что я чувствую. Я не знала, что это такое, пока не увидела тебя снова. И думать не думала, что буду говорить тебе такие вещи!

— А я не представлял, что еду сюда, чтобы услышать это от тебя! — Он шагнул ближе, поймал развевающийся конец ее шарфа и поднес к губам. — Но теперь я знаю, что ты чувствуешь… знаю, — сказал он с улыбкой.

— Знаешь?

— Что это не пустяк. Теперь ты можешь спрашивать меня о чем хочешь! Это все, о чем я хотел просить тебя.

Долгое мгновение они молча смотрели друг на друга. Она увидела, что радостные его глаза посерьезнели и потемнели от неистовой страсти. Он наклонился и поцеловал ее, и она сидела, словно сложила крылья.

Естественным образом их разговор по дороге обратно к дому перешел на тему будущего.

Анна не стремилась определиться в этом смысле. Она была исключительно чутка к неуловимым признакам счастья, и, пока шагала рядом с Дарроу, ее воображение ткало светящуюся паутину чувства, что связывало ее и пейзаж. Душевный подъем всякий раз заново открывал ей красоту мира вокруг, а с этим и чувство, что такие моменты должны длиться дольше и оставлять след в душе, как невозобновимое чудо. Она понимала нетерпеливое желание Дарроу увидеть воплощение их планов. Понимала, что так и должно быть, иного она не представляла; но достичь точки, где она сможет сосредоточиться на его призыве определиться с датами и решениями, было все равно что пытаться пробиться сквозь серебряные дебри апрельского леса.