Джеймс Купер - Зверобой

— Нет сомнения, что оба твоих воина удалились в поля, богатые дичью, и в свое время ты снова увидишь их там. Жена и сестра бравых храбрецов имеет право ожидать такого конца своего земного поприща.

— Жестокий бледнолицый, что сделали тебе мои воины? Почему ты убил их? Они были лучшими охотниками и самыми смелыми молодыми людьми в целом племени! Великий дух хотел, чтобы они жили, пока не побелеют, как ветви ясеня, и не упадут от собственной тяжести…

— Ну-ну, добрая Сумаха, — перебил ее Зверобой, у которого любовь к правде была слишком сильна, чтобы терпеливо слушать такие преувеличения даже из уст огорченной вдовы, — ну-ну, добрая Сумаха, это значит немного хватить через край, даже по вашим индейским понятиям. Молодыми людьми они давно уже перестали быть, так же как и тебя нельзя назвать молодой женщиной; а что касается желания Великого духа, то это прискорбная ошибка с твоей стороны, потому что чего захочет Великий дух, то исполняется. Правда, оба твоих воина не сделали мне ничего худого. Я поднял на них мою руку не за то, что они сделали, а за то, что старались сделать. Таков естественный закон: делай другим то, что они хотят сделать тебе.

— Это так! У Сумахи только один язык: она может рассказать только одну историю. Бледнолицый поразил гуронов, чтобы гуроны не поразили его. Гуроны — справедливый народ; они готовы забыть об этом. Вожди закроют глаза и притворятся, будто ничего не видят. Молодые люди поверят, что Пантера и Рысь отправились на дальнюю охоту и не вернулись, а Сумаха возьмет своих детей на руки, пойдет в хижину бледнолицего и скажет: гляди, это твои дети, так же как мои; корми нас, и мы будем жить с тобой.

— Эти условия для меня не подходят, женщина: сочувствую твоим потерям, которые, несомненно, тяжелы, но не могу принять твои условия. Если бы мы жили по соседству, то снабжать тебя дичью было бы мне нетрудно. Но, говоря по чести, стать твоим мужем и отцом твоих детей я не испытываю никакого желания.

— Взгляни на этого мальчика, жестокий бледнолицый! У него нет отца, который учил бы его убивать дичь или снимать скальпы. Взгляни на эту девочку. Какой юноша придет искать себе жену в вигвам, где нет хозяина? У меня еще осталось много детей в Канаде, и Убийца Оленей найдет там столько голодных ртов, сколько может пожелать его сердце.

— Говорю тебе, женщина, — воскликнул Зверобой, которого отнюдь не соблазняла картина, нарисованная вдовой, — все это не для меня! Твое племя и твои родственники должны позаботиться о сиротах, и пусть люди бездетные усыновляют твоих детей. А я не имею потомства, и мне не нужна жена. Теперь ступай, Сумаха, оставь меня в руках вождей.

Нет нужды распространяться о том, какой эффект произвел этот резкий отказ на предложение женщины. Если что-либо похожее на нежность таилось в ее груди — а, вероятно, ни одна женщина не бывает совершенно лишена этого чувства, — то все это исчезло после столь недвусмысленного заявления. Ярость, бешенство, уязвленная гордость, целый вулкан злобы взорвались разом, и Сумаха превратилась в бесноватую, словно от прикосновения магического жезла. Она огласила лесные своды пронзительным визгом, потом подбежала прямо к жертве и схватила ее за волосы, очевидно собираясь вырвать их с корнем. Потребовалось некоторое время, чтобы заставить ее разжать пальцы. К счастью для пленника, ярость Сумахи была слепа, потому что, совершенно беспомощный, он находился всецело в ее власти, и если бы женщина лучше владела собой, то последствия могли оказаться роковыми. Теперь же ей удалось вырвать всего лишь две-три пригоршни волос, прежде чем молодые люди успели оттащить ее от пленника.

Оскорбление, нанесенное Сумахе, было принято как оскорбление целому племени, не столько, впрочем, из уважения к женской чувствительности, сколько из уважения к гуронскому народу. Сама Сумаха считалась такой же неприятной особой, как то растение, у которого она позаимствовала свое имя. Теперь, когда умерли два ее главных защитника — муж и брат, никто уже не старался скрыть свое отвращение к сварливой вдове. Тем не менее племя считало долгом чести наказать бледнолицего, который пренебрег гуронской женщиной и предпочитал лучше умереть, чем облегчить для племени обязанность поддерживать вдову и ее детей. Расщепленный Дуб понял, что молодым людям не терпится приступить к пыткам, и так как его старшие товарищи не обнаруживали ни малейшей охоты разрешить дальнейшую отсрочку, он вынужден был подать сигнал для начала адской работы.