Джеймс Купер - Зверобой

— Ах, Юдифь! — воскликнула слабоумная сестра, когда они оказали страдальцу первую помощь. — Отец охотился за скальпами, а где теперь его собственный скальп? Библия могла бы предсказать ему это ужасное наказание!

— Тише, Гетти, тише! Он открывает глаза. Он может услышать и понять тебя. Ты совершенно права, но слишком ужасно говорить об этом.

— Воды, — проговорил Хаттер, делая отчаянное усилие, и голос его звучал еще довольно твердо для человека, уже находящегося при смерти. — Воды!.. Глупые девчонки, неужели вы позволите мне умереть от жажды?

Дочери тотчас же принесли воду и подали ее раненому; это был первый глоток, полученный им после долгих часов мучительных страданий. Вода освежила пересохшее горло и на одну минуту оживила умирающего. Глаза его широко раскрылись, и он бросил на дочерей тот беспокойный, затуманившийся взгляд, который обычно сопровождает переход души от жизни к смерти.

— Батюшка, — сказала Юдифь, потрясенная и этим ужасным положением, и собственным бессилием оказать пострадавшему какую-либо действенную помощь. — Батюшка, что сделать для вас? Каким образом я и Гетти можем облегчить ваши мучения?

— Батюшка… — медленно повторил старик. — Нет, Юдифь, нет, Гетти, я вам не отец. Она была вашей матерью, но я вам не отец. Загляните в сундук, там все… Дайте мне еще воды.

Девушки повиновались. И Юдифь, ранние воспоминания которой простирались дальше, чем у ее сестры, и которая, во всяком случае, сохранила более ясное представление о прошлом, испытала неизъяснимую радость, услышав эти слова. Между нею и ее предполагаемым отцом никогда не существовало особой симпатии. Подозрения не раз мелькали в ее уме, когда она вспоминала подслушанные ею разговоры отца и матери. Было бы преувеличением сказать, что она никогда не любила старика, но, во всяком случае, надо признаться: она теперь радовалась, что любовь эта не является для нее природным долгом. Гетти испытывала совсем другие чувства. Она была не способна к тем тонким различиям, которые делала ее сестра, но натура у нее была глубоко привязчивая, и она по-настоящему любила своего мнимого отца, хотя и не так нежно, как покойную мать. Ей больно было слышать, что он не имеет права на эту любовь. Смерть и эти слова как бы вдвойне лишали ее отца. Не будучи в силах совладать со своими чувствами, бедная девушка отошла в сторону и горько заплакала.

Это несходство в настроении у обеих девушек заставило их в течение долгого времени хранить молчание. Юдифь часто подавала воду страдальцу, но не хотела докучать ему расспросами, отчасти щадя его, но еще больше, говоря по правде, из боязни, как бы дальнейшие объяснения не изгнали приятной уверенности, что она не дочь Томаса Хаттера. Наконец Гетти осушила свои слезы, подошла ближе и села на стул рядом с умирающим, который лежал, вытянувшись во весь рост, на полу. Подушкой ему служила груда оставшейся в доме старой одежды.

— Отец! — сказала она. — Разрешите называть вас отцом, хоть вы и говорите, будто вы не отец мне. Отец, позвольте почитать вам Библию. Мать всегда говорила, что Библия приносит утешение страждущим. Она часто тосковала и страдала и тогда заставляла меня читать Библию. Это всегда приносило ей облегчение. Много раз мать начинала слушать меня, когда слезы лились у нее из глаз, а под конец улыбалась и радовалась. О отец, вы и не знаете, какую пользу может принести вам Библия, потому что никогда не испытывали этого! Теперь я прочитаю вам главу, которая смягчит ваше сердце, как смягчала сердца гуронов.

Нет надобности объяснять, что бедная Гетти отнюдь не вникала в смысл Библии.

Выбирая какое-нибудь место для чтения, она руководствовалась только своим инстинктом. На этот раз ей пришло в голову, что покойная мать больше всего любила книгу Иова и всегда перечитывала ее с новым наслаждением. Гетти знала ее почти наизусть и теперь начала уверенно читать: «Погибни день, в который родился я, и ночь, которая сказала: зачался человек. Ночь та будет тьмою, и…» Тут болезненные стоны умирающего на минуту прервали чтение. Хаттер бросил вокруг себя беспокойный, блуждающий взгляд, но вскоре нетерпеливым движением руки подал знак, чтобы чтение продолжалось. Исполненная необыкновенного одушевления, Гетти громким и твердым голосом прочла все те главы, где страдалец Иов, проклявший день своего рождения, примиряется, наконец, со своей совестью.