Ирвин Шоу - Нищий, вор

— Виноват? Разве в драке определишь, кто виноват? — У Дуайера дрожали губы. — Мы постояли в баре, помолчали, выпили две, а может, три порции виски, а рядом с нами стоял здоровый англичанин, с какого-то судна в порту, сразу видно — моряк. Он пил пиво и громко рассказывал своей девице про американцев. Наверное, что-то не очень приятное, потому что Уэсли вдруг повернулся к нему и тихо сказал: «А ну, паразит, заткни пасть и кончай тявкать про американцев!»

О господи, подумал Рудольф, нашел время и место для проявления патриотизма.

— Англичанин распространялся насчет того, что им, англичанам, пришлось-де воевать не только за себя, но и за американцев. Уэсли тогда еще и на свете-то не было, что ему за дело до этого, черт побери? Господи, да начни хоть десять англичан кричать, что все американцы трусы, сутенеры и развратники, его собственный отец ни за что не полез бы в драку. А Уэсли полез. Я ни разу не видел его в деле, но Том мне рассказывал про него: я понял, что будет, схватил его за руку и говорю: «Пошли, парень. Нам пора». Но тут этот англичанин — лет тридцати, а весу в нем, наверное, фунтов двести, да и пива он налакался порядком — повернулся к нему и говорит: «А ну-ка, сынок, повтори, что ты сказал». И Уэсли все так же тихо и вежливо повторил: «Заткни пасть, паразит, и кончай тявкать про американцев!» И даже тогда все могло кончиться тихо и мирно, потому что девица схватила англичанина за рукав и стала уговаривать: «Пойдем домой, Арнольд». Но он вырвался и спрашивает: «Ты с какого судна, приятель?» И потихоньку тянется за пивной бутылкой на стойке. «С „Клотильды“, — отвечает Уэсли, а я чувствую: он весь напрягся. „Поищи себе место на другом судне, сынок, — засмеялся англичанин. — Не думаю, что на „Клотильду“ теперь будет спрос“. По-моему, этот смех Уэсли и доконал. Он вдруг рванулся, первым схватил бутылку и как шарахнет англичанина по башке. Англичанин упал, весь в крови, вокруг поднялся крик, а Уэсли — видели бы вы тогда его физиономию — принялся бить англичанина ногами. И где он научился так драться! Лупит ногами, подумать только! И хохочет как чокнутый. Я повис на нем, стал его оттаскивать, а он-то, наверное, даже не заметил. Рядом со столиком сидели двое полицейских в штатском, они его и схватили, но он одному двинул — тот с копыт. Тогда второй полицейский вытащил дубинку, саданул Уэсли по затылку, и на этом драка закончилась. Они выволокли Уэсли из бара и посадили в полицейскую машину; меня в машину не пустили, поэтому я со всех ног побежал в участок, а навстречу мне на полной скорости, с включенной сиреной и мигалкой промчалась „скорая помощь“. В каком там виде сейчас этот англичанин? — вздохнул Дуайер. — Вот и все, — устало заключил он. — Пожалуй, все. Теперь вы понимаете, почему я позвонил вам в отель?

— Спасибо, что позвонили, — тоже вздохнул Рудольф. — Подождите здесь. Сейчас узнаю, как обстоит дело.

— Я бы пошел с вами, — сказал Дуайер, — только они еще больше разозлятся.

Расправив плечи, Рудольф вошел в полицейский участок. Глаза обожгло ярким светом, но зато там было тепло. Жаль, что он в мятом костюме, небрит и, по словам Гретхен, выглядит так, будто только что переспал с женщиной, а то бы он чувствовал себя куда уверенней. Он помнил также, что от него по-прежнему пахнет духами. Не так ты одет и не тем пахнешь, подумал он, подходя к высокой конторке, за которой, мрачно взирая на него, восседал толстый полицейский с выбритыми до синевы скулами.

Как расширяют кругозор путешествия, думал Рудольф, улыбаясь или надеясь, что улыбается полицейскому: любуешься соборами, спишь с женой европейского офицера, плаваешь над судами, затонувшими во время войны, знакомишься с иноземными обычаями, чужими товарами и напитками, полицейскими участками, крематориями…

— Моя фамилия Джордах, — медленно произнес он по-французски. — Я американец… — Слышал ли полицейский о Лафайете, плане Маршалла, дне высадки союзников во Франции? Тогда можно рассчитывать на благодарность. Если, конечно, она существует. — По-моему, у вас здесь мой племянник Уэсли Джордах.

Полицейский ответил так быстро, что Рудольф его не понял.

— Говорите помедленнее, пожалуйста, — попросил он. — Я не силен во французском.

— Приходите к восьми утра, — медленно произнес полицейский.

— Я бы хотел повидать его сейчас, — настаивал Рудольф.

— Я сказал — к восьми утра, — нарочито медленно повторил полицейский и для большей наглядности показал восемь пальцев.