Шмуэль-Йосеф Агнон - Под знаком Рыб

Вышел бедняга из дома Фишла голодный, и голод его побрел с ним тоже. Хорошо было бы со стороны Ханы-Рохл дать ему поесть — поел бы он, и вернулся бы в синагогу, и там спас бы Фишла от голода. Но она выпроводила его, не дав ни кусочка. И теперь, поскольку его мучил голод, он хотел побыстрее поесть, потому что знал уже по опыту, что чем больше терпишь голод, тем больше он наглеет.

У него была припрятана монетка, которую он получил в оплату за то, что помог одной сиротке, дочери брошенной мужем женщины, — написал ей на молитвеннике даты смерти ее родственников. Бецалель-Моше хранил эту монетку в кармане, чтобы купить на нее бумагу, или краски, или красные чернила. Но сейчас, когда его прихватил голод, он пожертвовал искусством ради пищи земной и решил купить себе хлеба. Тут, однако, появился разносчик фруктов, и Бецалель-Моше подумал: «Вот, половина лета уже прошла, а я до сих пор не пробовал вкуса фруктов, возьму-ка я себе немного вишен». Купил он себе вишен на свою заветную монетку, вышел за город, сел под деревом и стал есть свои вишни, а косточками стрелять в птиц, наблюдая, как они взлетают. Забыл он и о Фишле, и о его рыбе и радовался, следя за птичьим полетом. Даже начал напевать им вслед стихи «Как птицы летят» на манер мелодий кантора рабби Натаниеля. Душа его наполнилась силой этого напева, и его мысли повернули к силам, которыми наделены люди. Вот, одним дано слышать звуки музыки, например рабби Натаниелю, которому стоило открыть рот и издать первые звуки, как в сердцах людей уже рождалась любовь к Всевышнему. А другим дана сила пальцев, чтобы создавать искусные вещи, как, например, его отцу Исроэлу-Ноаху. Рабби Натаниель удостоился и взошел в Землю Израиля, а Исроэл-Ноах, его отец, не удостоился — упал с крыши церкви и умер. Одни говорят, будто он потому упал, что выпил запретного вина, а другие того мнения, что он вышел на работу, не поев перед тем, потому что ни кусочка хлеба не было у него в доме, и прихватил его голод на работе, вот он и сорвался с крыши.

Вспомнил он смерть отца и опечалился. Но тут снова прошли над ним птицы в своем полете и отвлекли от грустных мыслей. Он стал смотреть, как они летают, и щебечут, и чертят в небесах рисунки, которые запечатлеваются в глазах и в сердце человека, хотя смысл их ему неведом. Милые существа, эти птицы, дана им сила летать. Если бы человеку дана была сила летать, его отец был бы сейчас жив. А теперь, когда отец умер, пришли другие художники и раскрасили стены Большой синагоги.

И тут его печальные размышления об отце сменились огорчением из-за тех уродливых рисунков, которыми покрылись теперь эти стены. Хуже их только те, которыми эти мазилы покрыли стены в синагоге у портных, — там они нагромоздили птиц, которые даже подобиям птиц не подобны. «А ведь этим художникам, — думал он, — стоило поднять глаза к небесам, и они сразу увидели бы, что такое птицы. Так почему же бучачские евреи так хвалят этих художников и их рисунки? А потому, что евреи Бучача все свои дни ходят, согнувшись и сгорбившись, и не поднимают глаз к небу, и не видят никаких иных созданий Господа, благословен будь Он, кроме разве что блох в своих домашних войлочных туфлях. Вот эти рисунки и кажутся им красивыми. Но я покажу им эти создания Господни, покажу им, каковы они на самом деле, настоящие птицы, и как их надлежит красиво рисовать».

И от этих птиц мысли его вернулись к рыбам, которых он рисовал раньше. В эту минуту он чувствовал благодарность к Фишлу — ведь когда б не он, не видать бы ему, Бецалелю-Моше, что такое настоящая рыба. «Отныне, — сказал он себе, — отныне, приступая к знаку Рыб, я не буду подражать рисункам в старых молитвенниках, а нарисую, как укажут мне глаза».

В этот миг не было в Бучаче более счастливого человека, чем сирота Бецалель-Моше, и не было в Бучаче человека более печального, чем процентщик Фишл Карп. Вот ведь чудо: тот — бедняк, у которого нет куска хлеба, а этот — богач, который на одни только проценты от своих процентов мог бы провести все оставшиеся дни своей жизни в пиршествах и радости, но этот радуется птицам в небе, а тот горюет о рыбе, которую не может съесть безотлагательно.

А Фишл к этому времени уже понял, что не имеет смысла стоять в синагоге и кричать: «Ну же, ну!» — когда никто не слышит его «ну-же-ну». И его осенила мысль — не оставил ли он тфилин для головы в своей сумке, когда посылал в ней рыбу жене с посыльным? Недолго думая, он сбросил талит, прикрыл рукавом одежды свой наручный тфилин, чтоб никто не увидел, и поспешил домой. В мыслях своих он уже видел, как дома налагает себе на голову тфилин для головы, тут же быстренько произносит молитву и немедленно берется за еду. Он сглотнул слюну и заторопился вдвое против прежнего, положив себе ни за что на свете больше нигде не задерживаться.