Шмуэль-Йосеф Агнон - Под знаком Рыб

Фишл увидел эти приготовления и сказал рыбе: «Ну если ты так, то я покажу, что не уступаю тебе». И с этими словами взял ее между двух ладоней и стиснул что было сил. Вздыбились рыбьи чешуйки, и открылись жабры, и глаза уже собрались вылезти из глазниц, завидев, до каких пределов доходит злобность человеческих существ. Но Фишл Карп только посмотрел на рыбу и сказал ей: «Теперь ты знаешь, гадкое чешуйчатое, что Фишл Карп не из тех лицемеров, которые делают вид, будто им жалко петуха, которого они в Судный день крутят над головой, перед тем как принести в жертву во искупление своих грехов» [57] Для выполнения обряда искупления грехов в Судный день мужчины покупают петухов, крутят их над головой, произносят формулу переноса своих грехов на петуха, а затем приносят его в искупительную жертву. .

И хотя у него были все основания сердиться на рыбу, он подавил в душе всякую обиду и даже напротив — добродушно посмотрел на нее и сказал дружелюбно: «Теперь, когда ты, как я вижу, отказалась от своих легкомысленных намерений, я буду обращаться с тобой, как подобает, и прежде всего укрою тебя от чужого взгляда, чтобы не сглазили, ибо ничто так не вредно для еды, как дурной глаз. Как говорила моя бабушка, чужой взгляд для еды — что кости для полного желудка. А если тебе скажут, будто человека ценят по тому, что видят на его тарелке, то да будет тебе известно: как богатых уважают за их богатство, хотя они прячут свое добро от чужого глаза, так же точно обстоит дело с тем, что ты ешь, и с тем, что ты пьешь, — если оно у тебя есть, то и хорошо, и слава Богу, а на людях лучше не показывайся ни во время трапезы, ни когда готовишь блюда для нее».

А еще одна причина, по которой Фишл обещал рыбе укрыть ее от людских взглядов, состояла в том, что в те дни весь Бучач зарекся от рыбного, ибо местные рыбаки подняли цену на всякий улов. Поэтому все в городе отказались есть рыбное даже в субботу. Вот Фишл и утешил рыбу, обещав скрыть ее от всеобщего негодования. Но когда он собрался было выполнить это свое обещание, обнаружились затруднения. Какие затруднения? А такие, что он не знал, каким образом ее спрятать. Сначала он думал укрыть ее между животом и одеждой, как это делают на таможне те, кто хочет уклониться от пошлины, но тем людям легко было втягивать свои животы, потому что они отощали из-за постоянных забот о своем пропитании, а у Фишла живот большой и никакой наружной добавки не принимает. Тогда он решил положить рыбу под одежду на грудь, но тут помехой ему стал двойной подбородок. Он посмотрел на рыбу, словно хотел попросить у нее дружеского совета. Но рыба, и без того немая по природе, была в этот час, по причине постигших ее бед, еще немее обычного и ничего ему не ответила. Если бы не сумка для талита и тфилин, так бы и не выполнил Фишл своего обещания и наверняка положили бы на его рыбу дурной глаз.

Сумка для талита и тфилин была у Фишла, я уже говорил, из кожи целого теленка и, как мне представляется, походила на тот музыкальный инструмент, который издает звук, когда музыкант его растягивает, — с той разницей, что тот инструмент испускает звук наружу и ничего не впускает к себе внутрь, тогда как сумка никакого звука наружу не испускала, зато принимала к себе внутрь все, что в нее совали, иначе как бы мог Фишл вложить в нее и мясо, и рыбу, и фрукты, и овощи, а порой даже пару голубей или цыпленка, а то и целую утку, которые он покупал по дороге в синагогу. Тем не менее даже такой величины сумка никогда в жизни не видела столь огромного существа, как эта бунтарская обладательница чешуи и плавников. Ведь рыба Фишла уже в возрасте одного года была такой же длины, как рука самого Фишла, а с того времени выросла в размерах еще в три с третью раза.

Талит и тфилин потеснились, чтобы оказать рыбе гостеприимство. И молитвенник потеснился тоже. Фишл сунул рыбу между ними, и сумка растянулась и приняла ее в себя. Рыба, ослабевшая от перемены мест, от дорожной тряски и от рукоприкладства Фишла, молча приняла эти новые муки и даже не возопила, как пророк Исайя: «Тесно для меня место» [58] Ис. 49, 20. . Однако помимо воли все же отомстила человеку, намного утяжелив его ношу своей тяжестью.

Когда Фишл наконец пришел в синагогу, он обнаружил, что все миньяны уже разошлись. Первой его мыслью было: «Интересно, что за еда такая ожидала их с утра, что они так спешили с молитвой? Ведь теперь мне придется молиться одному, и я не услышу ни „Кдуша“, ни „Барху“». Тем не менее он не свалил вину на купленную рыбу и не сказал: «Это из-за тебя я опоздал к миньяну и душа моя не услышит ни „Кдуша“, ни „Барху“, чтобы ответить: „Аминь“». Напротив, он по-прежнему думал о ней с нежностью — как бы еще успеть приготовить ее для утренней трапезы, ведь именно эту трапезу всемерно восхваляют даже те мудрые книги, которые непрестанно осуждают чревоугодие, вроде «Эйн-Яаков», где так и сказано: «Шестьдесят бегунов мчались за человеком, привыкшем к утренней еде, и не догнали его».