Шмуэль-Йосеф Агнон - Под знаком Рыб

Малая капля, но она жгла все мое существо. И я не переставал размышлять: эта ее грусть — что в ней таится? Может быть, печаль — это просто свойство любви вообще? Я снова попробовал уговорить ее открыться. Она пообещала, но продолжала по-прежнему уклоняться, а когда я напомнил ей это ее обещание, взяла мою руку в свою и сказала:

— Давайте радоваться, мой друг, давайте радоваться и не будем омрачать нашу радость.

И снова вздохнула так, что у меня защемило сердце от этого вздоха.

Я воскликнул:

— Ради Бога, Дина, о чем вы так вздыхаете?

Она улыбнулась сквозь слезы:

— Молчите, друг мой, пожалуйста, молчите.

Я умолк и перестал расспрашивать. Но душа моя не знала покоя, и я все ждал, что она согласится наконец открыть мне свою тайну.

Однажды после полудня я зашел ее проведать. Она была свободна от ухода за больными, сидела у себя в комнатке и шила себе новое платье. Я приподнял подол ее шитья, погладил его рукой и поднял взгляд на нее. Она вдруг посмотрела мне прямо в глаза и негромко сказала:

— У меня были отношения с другим человеком.

Потом увидела, что я не понял, встала и объяснилась до конца. Сердце мое оборвалось. Меня колотил озноб. Я молчал, не в силах выговорить ни слова. Потом наконец пробормотал, что такого рода мысль мне никогда бы не пришла в голову. И сказав это, продолжал сидеть, озадаченный и удивленный. Я был озадачен своим спокойствием и удивлялся ей — тому, что она совершила поступок, который был настолько ниже ее достоинства. Тем не менее я продолжал обращаться к ней как и раньше, словно мое отношение к ней ничуть не изменилось. И действительно, в эту минуту она нисколько не потеряла в моих глазах и я любил ее, как прежде. И когда она поняла это, прежняя милая улыбка вернулась на ее лицо. Но глаза Дины остались затуманенными, как у человека, который из одной темноты перешел в другую. Я спросил:

— Что же это за человек, который мог бросить вас и не жениться?

Она не ответила.

Я сказал:

— Милая Дина, разве вы не видите, что я вовсе не сержусь на вас? Мой вопрос вызван просто присущим мне любопытством. Так скажите же мне, кто этот человек и как его зовут?

Она сказала:

— Какая вам разница, как его зовут…

Я сказал:

— И все же мне интересно.

Она назвала мне имя.

Я спросил:

— Что, он доцент или профессор?

Она сказала:

— Нет, просто чиновник.

Я подумал про себя, что ее богатых родственников наверняка обслуживает множество крупных чиновников, всякие ученые, эрудиты, изобретатели, и, вероятно, она отдала сердце самому значительному из них. На самом деле не так уж и важно, кому именно отдала сердце женщина, которую я люблю больше всего на свете, но все же мне как-то льстило думать, что это была заметная фигура, выше всех окружающих.

Я сказал:

— Значит, он был служащим, понятно, а в какой же должности?

Она сказала:

— Он служил письмоводителем в парламенте.

Я сказал:

— Вы меня удивляете, Дина. Как это такой мелкий чиновник, какой-то писарь, настолько покорил ваше воображение — и не только покорил, но еще и бросил вас потом, что, в сущности, доказывает, что он с самого начала вас не стоил?

Она опустила глаза и промолчала.

С того дня я ни разу не напоминал ей о ее прошлом, как не напоминал, какое платье она надевала вчера. А если сам вспоминал, то немедля прогонял это воспоминание. Вплоть до самой свадьбы.

Мы встали под хупу [1] Хупа — балдахин, под которым стоят жених и невеста при совершении обряда еврейской свадьбы. так же, как большинство других в нашем поколении — без огласки, никого не приглашая. Я — потому что у меня вообще нет родственников, кроме разве того, который когда-то дал моему отцу в глаз. А Дина — она с того дня, как сблизилась со мной, отдалилась от своей родни. Кроме того, в те дни людям было не до вечеринок и не до веселья. Одна власть уходила, другая шла ей на смену, а в междувластии — смятение, растерянность, безумие и страх. Те, что правили вчера, сегодня уже брошены в тюрьму или скрываются за границей.

Итак, мы встали под хупу без близких и без знакомых, был только собранный синагогальным служкой миньян [2] Миньян — в еврейском религиозном законе группа из десяти совершеннолетних мужчин, необходимая для богослужения. , жалкие люди, которые часом раньше были свидетелями на похоронах, а теперь вот на свадьбе. Каким убогим был их позаимствованный для такого случая наряд, какими смешными были их высокие цилиндры, какими наглыми и жадными были их глаза, пока они ждали, когда закончится свадебная церемония и они смогут наконец на заработанные деньги отправиться в пивную. Но я был в хорошем настроении, и все это, как ни странно, не мешало мне радоваться. Пусть других ведут под хулу богатые и знатные шаферы — я пойду с бедняками, которые заработают пару грошей, постояв свидетелями на моей хупе. Наши дети не спросят меня, кто был на моей свадьбе, так же как я не спрашивал своего отца, кто был на свадьбе у него. Я пошарил в кармане, вынул несколько шиллингов и дал служке, чтобы он разделил их между этими людьми в добавление к оговоренной плате. Служка взял деньги и пробормотал положенные слова. Я испугался, что сейчас они бросятся ко мне и начнут осыпать меня благодарностями. Я уже приготовился сказать, что оно того не стоит, но никто из них не подошел. Один стоял, опираясь на палку, другой тянулся, стараясь выглядеть повыше, а третий непристойно уставился на невесту. Я спросил о нем служку. Этот, сказал служка, растягивая букву «э», э-э-этот служил где-то, но его выгнали оттуда. Я кивнул и сказал «так-так», словно эти два «так» подводили итог всем его делишкам. Тем временем служка выбрал четырех приглашенных, дал им в руки четыре шеста и растянул на этих шестах свадебный балдахин. При этом он толкнул одного из них, так что тот чуть не упал, и один угол балдахина накренился в его сторону.