Шмуэль-Йосеф Агнон - Под знаком Рыб

В сумерках Хемдат сидел у окна. Дверь его комнаты была распахнута настежь. Ветки эвкалиптов отбрасывали длинные тени на землю, и мир вокруг становился все темнее и чернее. Он улыбался, радуясь тому, что еще один славный день прожит и на смену ему приходит ночь со всей своей сладостью. Вошла Яэль. Хемдат не слышал ее шагов. Он сидел, склонив голову, окруженную темным венцом тени. Голова его отяжелела, и весь он в этот момент напоминал забытое в поле одинокое животное. Почему он так мрачен? Яэль молча стояла, глядя на него, и вдруг в ее воображении встали такие же вечера в ее родном городе. Городе, который весь — лес. Все дни лета — сплошной праздник и гулянье. Каждое дерево — шест для свадебной хупы. А кончится лето — кончится и веселье. Пуст и безлист, лес тонет в снегах, лишь изредка забредут туда парень с девушкой, забредут тайком, а выдадут себя криками, и следы их ног всем видны — отпечатались в снегу. Волна тепла вдруг прихлынула к ее сердцу. Ей захотелось охватить голову Хемдата горячими своими руками и крепко-крепко прижать к груди. Какие у него красивые волосы! Она вспомнила былую роскошь своих волос, свои каштановые косы, которые ни с чем нельзя было сравнить. Подруги могли бы рассказать ему, какие у нее были волосы, они всегда любовались ими и говорили: «Если уж мы так любуемся, то парни — вдесятеро больше».

На глаза Хемдата навернулись слезы. Он молча коснулся рукой кончиков ее стриженых волос. Он никогда не видел ее длинных кос, он только слышал о них — говорят, они сияли, точно каштановое дерево в саду между солнцем и тенью. В тот день, когда Яэль из-за тифа остригли наголо, все ее подруги рыдали. Даже самая злющая ее недоброжелательница — и та кричала во сне: «Ой, они стригут волосы Яэли!»

Хемдат вздрогнул, точно просыпаясь, и сказал:

— Как, госпожа Яэль уже тут?

Он просит прощения — он даже не услышал, как она вошла. Это были обычные слова вежливости, ведь он только что коснулся кончиков ее волос. Но он не заметил этого нечаянного обмана и тут же спросил, давно ли она здесь. Потом поднялся, освободил ей стул и одновременно другой рукой указал на кушетку. От растерянности он не знал, куда ее усадить. Яэль чуть отступила к двери, но не вышла. Она чувствовала, что ему хочется побыть одному, и все же села рядом. Более того — она села рядом на ту же кушетку, на которой сидел Хемдат.

Хемдат не зажег лампу. На этот раз он изменил своим привычкам и сидел с ней в темноте. О, как она боялась его вначале! А сейчас не испытывает никакого страха. Вот, она прикасается к нему — прикасается, не касаясь. И она снова прикоснулась к нему и даже охватила его голову руками. Стоило ей захотеть, и она могла бы откусить его буйный вихор. Такой красивый вихор — зачем он ему? Хемдат громко рассмеялся и сказал:

— Бесподобная идея! Вот вам мои волосы, сударыня, которые вы, по вашим словам, могли бы укоротить.

Яэль нагнулась, впилась зубами в его волосы и откусила локон. О, как Хемдат хохотал! Он никогда в жизни так не хохотал, как в эту минуту. Бесовка, а не женщина. И это та самая степенная девушка с высоко поднятой головой и всегда спокойным, невозмутимым лицом? Трудно поверить. Кто бы мог подумать, что она такая озорница. Если бы он не видел собственными глазами и не почувствовал на собственной голове, он и сам бы ни за что не поверил.

Хотя они виделись уже много раз, он вдруг понял, что не разглядел ее как следует. У нее зеленоватые глаза, зеленая блузка и зеленая шляпка, и вся она — живой изумруд. Радостно было видеть эту молодость, исполненную такой бурной жизненной силы. Он молча взял ее руку в свою и пожал — как человек, который пожимает руку товарища в знак сердечной дружбы. Она посмотрела на него и сказала:

— Я знаю, почему вы пожали мне руку.

Хемдат улыбнулся:

— Почему же?

Яэль сказала:

— Вы, наверно, думаете, что я не читала книгу Фореля [9] Имеется в виду нашумевшая на рубеже XIX и XX вв. книга швейцарского психолога и энтомолога Августа Фореля «Половой вопрос». . В таком рукопожатии есть своего рода сексуальное удовлетворение.

Хемдат смотрел на это милое невинное лицо и молча радовался. Вот, а эти паршивцы на улице сплетничают о ней и распускают слухи, будто у нее было что-то с тем и с этим. Попадись они ему сейчас под руку, разорвал бы их в клочья.

Как жаль, что время не стоит на месте. Уже и первая стража прошла, наверно. Яэль поднялась, ей пора домой. Хемдат взял шляпу и отправился ее проводить.

На несколько миль вокруг тянутся пески, и милосердная луна сияет в небесах, и Эмек Рефаим спит в ночной тишине, добрый запах стелется от эвкалиптов, их ветви волнуются и волнуют человеческое сердце, а море гонит волны, и их шум слышится издалека, и где-то проходит верблюжий караван, и колокольчики на шеях верблюдов заводят свою песню, и Хемдат вслушивается и слышит всякое движение в мире, глядит и видит все, что происходит на земле. Зоркий у него глаз, у Хемдата, и ничто не укроется от его взгляда. Сколько раз ты пройдешь мимо того дерева, ствол которого проткнул садовый забор, а все не заметишь, что оно побелено белой известью. Но Хемдат заметил. Заметил и сказал себе: «Видно, хозяин сада хотел пошутить — покрасил дерево известью, чтобы люди думали, будто оно белое от рождения. Но у меня есть глаза, и, когда я вижу что-нибудь такое этакое, я тут же стараюсь понять, что это такое».