Рене Маори - Темные зеркала

– Печаль многосложна, – шепчет кто-то возле моего уха, и я открываю глаза. Прямо перед глазами грязное стекло. сквозь которое смутно видны очертания улицы. Я нахожусь в маленьком кафе со стеклянными стенами. Потолок, затянутый бурой закопченной тканью, производит впечатление времянки, впрочем, как и все остальное в этом городе. Откуда я это знаю? Про город и про все остальное? Откуда-то. Может быть, я здесь живу.

Вон там за окном серое здание – это издательство. И об этом я тоже откуда-то знаю. Справа вход, но его не видно, потому что его загораживает шиферная заплата на месте некогда разбитого стекла. Корявый остов керосиновой лампы, точащий из стены лишь усиливает ощущение заброшенности. Такие кафе почему-то принято называть стильными, словно ржавые останки, вышедшей из употребления лампы – признак безукоризненного вкуса. Бармен возится с замолчавшей вдруг стереосистемой и тихо, но грубо чертыхается. Я же наслаждаюсь наступившей тишиной и странно концентрированным чувством одиночества.

К моему столику пробирается некто со стаканом пива в руках и я чувствую легкое раздражение оттого, что уединение мое будет нарушено, и вот этот тощий человек с кустистыми бровями уже выбрал меня своей жертвой. Он собирается вести бесконечные разговоры о погоде и политике, и сейчас мне остается лишь заглотнуть остывший кофе и спешно покинуть прохладное помещение, спасаясь от невыносимой трескотни.

Несмотря на то, что в кафе пустовала целая куча столиков, он направлялся ко мне, как видно, не сомневаясь в моей готовности завести с ним разговор. «Я ему понравился. О, Боже!» На протяжении всей жизни мне приходилось нравиться великому множеству людей, причем никого из них взаимность не интересовала. За их симпатию я был вынужден платить своим временем и покоем, сочувствовать их проблемам и выслушивать их советы. И все это только потому, что имел несчастье им нравиться. Случалось, я запирал двери, но настойчивые звонки заставляли зажимать уши, отключать электричество и вырывать из розетки шнур телефона. Я часами сидел, будто арестант в темной квартире, содрогаясь от стука в дверь, боясь подойти к окну, потому, что точила тайная мысль об обиде, какую может испытать человек, вдруг понявший, что его не хотят видеть. Не мой навязчивый посетитель, а я – чувствовал себя виноватым. Но почему-то ни разу я просто не сказал: «Извините, занят!» или «Я не желаю тебя видеть, ты мне надоел». Я ненавидел свою слабость и успокаивал себя тем, что это лишь издержки «хорошего воспитания», не позволявшего послать живого человека туда, где, по мнению многих, он и должен находиться.

И вот этот, сидящий напротив незнакомец, кажется мне чем-то вроде квинтэссенции всех моих мучений. И вновь болтовня, вместо блаженного покоя.

– Я не представляюсь, – говорит он. – Это не в моих правилах – называть себя. Что такое имя, как не набор звуков, призванный включать ваше внимание? предпочитаю обходиться без таких кнопок, на которые может нажать любой.

А разве я жду каких-либо расшаркиваний? Вовсе нет. Я чувствую глубокое отвращение к этому самодовольному хлыщу, но продолжаю молчать, упорно рассматривая тусклую пленку на поверхности кофе. Мои пальцы гладят крышку стола. Поначалу мне это даже нравится. Под толстым слоем лака угадывается благородное дерево, со всеми его темными прожилками и сучками. Потом я начинаю понимать, что стол притворяется деревянным – под блестящим лицом угадывается нутро – пропитанные клеем опилки, опилки, которые существуют на самом деле, в отличие от миллиметрового иллюзорного слоя. И тогда я понимаю, что обманное дерево раздражает меня едва ли не более чем незапланированная беседа. Оказываясь во власти двойственного первого впечатления, я радуюсь, что нашел более сильное оправдание своей раздражительности – стол, если перенести на стол все свое негодование, то незнакомец, право, оказывается уже не такой помехой. А он говорит что-то, и мне кажется, что я пропустил хороший кусок его излияний. Я поднимаю глаза и смотрю ему прямо в лицо. Его взгляд обращен ко мне, но ни выражает он ни жадного любопытства, ни назойливого ожидания. Он не задает вопросов, чтобы бесконечно ожидать ответов. Он сам знает ответы и взгляд его неподвижно глубок и ясен. Вопросов он не задает – он отвечает.

– Нет, – говорит он, – я не одинок, если вы имеете в виду общечеловеческое бытовое понятие. Но ваш вопрос предвосхищает наш разговор, и мне неприятно, что я вынужден оправдываться. Нет, повторяю я – я не одинок. У меня есть все, что положено человеку – жена, дети, друг.