Эльза Триоле - Анна-Мария

Они же всего-навсего одинокие женщины, им приходится все время быть начеку, вот почему они и предпочитают сдавать комнаты полицейским. Но, к сожалению, это не всегда удается.

Мне не дали ключа, впрочем боясь обидеть хозяек и соседей (кроме меня, в доме были и другие жильцы), я все равно не решилась бы запирать дверь. На одной площадке со мной снимал комнату жандарм, готовившийся к каким-то экзаменам. Странно, я не представляла себе, что жандармы тоже сдают экзамены. На верхнем этаже жила молодая чета, они, надо думать, много разъезжали, их почти никогда не было видно. Жена, довольно вульгарная, довольно полная брюнетка, с красивым лицом южанки, казалась гораздо старше мужа, ничем не примечательного парня в кожаной куртке. Вторую комнату на их площадке снимали два полицейских, носившие форму. Эти уходили очень рано, каждое утро я слышала, как они, громко топоча, сбегали с лестницы, а возвращались они поздно и часто дежурили по ночам.

Моя прислуга Анна скандалила, требуя, чтобы я запирала дверь на ключ: старухи окончательно распоясались и забирались ко мне в мое отсутствие. Анна не раз заставала их в моей комнате. Откровенно говоря, продукты у меня таяли прямо на глазах. Я старалась убедить себя, что сама съела их, а потом по рассеянности забыла, но когда Анна приносила мне месячный паек сахара и в тот же день к вечеру от него оставалось не больше половины, объяснить это одной только рассеянностью было довольно трудно. Анна грозилась уйти от меня, а то, чего доброго, говорила она, я подумаю, что это она таскает у меня и сахар, и все остальное. Понемногу начали исчезать не только продукты, но и вещи. В тот день, когда я обнаружила пропажу шелковых носовых платков, подаренных мне Женни, Анна расплакалась и заявила:

— Если вы не потребуете ключа, мадам, я к вам больше не приду!

Дверь была открыта. Анна, окруженная облаком пыли, всхлипывая, выметала сор на площадку. Из этого облака вдруг вынырнул мой сосед — жандарм; слышал ли он наш разговор из своей комнаты или уже давно вышел на лестницу, не знаю, но он обратился ко мне сквозь завесу пыли:

— Они и у вас таскают, мадам? Я даже делаю пометки на банке с вареньем и на горшке с молоком. Невероятно, до чего прожорливые старушонки!

Мы все трое расхохотались и решили потребовать ключи от наших комнат. Странно все-таки видеть жандарма рядом с собой, не на шоссе, когда он останавливает вашу машину, и не на границе, когда вас беспокоят, требуя паспорт… Каждый вечер до меня доносилось его покашливание, в полночь он отодвигал стул, минуту спустя — скрипел матрац, а затем слышалось легкое похрапывание. Как видно, жандарм готовился к экзаменам более чем усердно.

Старухи дали мне ключ, не выразив ни удивления, ни досады. Так уж всегда получается: я осложняю то, что другим кажется вполне естественным. Итак, теперь дверь моя запиралась. И тем не менее, вернувшись однажды домой, я застала в своей комнате не только обеих сестриц, но и их брата — судебного писаря, которого я как-то уже видела у них. Что случилось, несчастье, пожар? Окна были распахнуты настежь, обе сестры с визгом метались по комнате, а брат, судебный писарь, выбрасывал в окно все, что ему попадалось под руку. Не успела я понять, в чем дело, как на моих глазах за окно полетели две книги, разрезательный нож, несколько яблок и груш… При всей фантастичности происшествия, меня все же поразила на редкость отталкивающая внешность разбушевавшегося судебного писаря: он был плешивый, вроде сестер, ростом еще меньше их, невероятно худые, обтянутые узкими черными брючками ноги напоминали два зонтика в чехлах. Он схватил рамку с фотографией Женни, но тут я, в свою очередь, схватила его за руку:

— Сейчас же поставьте на место!

Судебный писарь в ответ зарычал, однако рамку выпустил, а я крикнула: «Молчать!», перекрыв голоса обеих старух и их братца.

Немедленно воцарилось молчание.

— А теперь объясните мне, что вы здесь делаете?

— Вот что вы натворили! — произнес судебный писарь и трагическим жестом указал на лужу в ванной комнате. Раковина была полна до краев: должно быть, я забыла завернуть кран! У нас то и дело прекращалась подача воды, и я оставила кран открытым, чтобы услышать, когда вода снова потечет. Потом забыла и ушла, а в мое отсутствие пустили воду. На линолеуме стояла лишь небольшая лужица, — очевидно, пострадал нижний этаж: наверно, протекло сквозь пол и прогнившие потолки…

— И большие повреждения? — спросила я, сгорая от стыда, терзаясь угрызениями совести.