Эльза Триоле: Анна-Мария

— Это еще что такое?

Луизетта просто изнемогала от смеха, и другие тоже, а вместе с ними и сам русский…

— Сумасшедшая история, — говорил он, — совершенно в русском духе, только с русским может такое случиться. Мать и сестра занимаются у меня изготовлением фальшивых ресниц, ну, тех, какие приклеивают себе кинозвезды… Это очень кропотливая работа…

— Ха! Ха! Ха! — Смех все усиливался…

— Уверяю вас! Очень кропотливая работа, их делают из кроличьей шерсти…

— Послушай… Ой, погоди, не могу больше! — В приступе смеха Луизетта чуть не свалилась со скамейки.

— Он сам не знает, что говорит, — вмешалась невеста русского. — Если бы твоя мать услышала…

— Допустим, я ошибаюсь, не все ли равно. — Он не любил спорить. — Во всяком случае, это очень кропотливая работа, их наклеивают по одной, ресницу за ресницей, на узенькую клейкую ленточку, из гуттаперчи…

Луизетта тихонько стонала от смеха.

— Вы послушайте, он точно про шины рассказывает, клей, гуттаперча!..

— …и всовывают ее вам в глаза! — ничуть не смущаясь, продолжал русский.

— При чем тут фальшивые ресницы твоей сестры, они, что ли, помогли тебе выйти из кутузки? — спросил жених Луизетты.

— Не порть мне весь эффект! Фальшивые ресницы мамаша и сестра делали для Института красоты, а Институт красоты принадлежал одной латышке, а латышка была любовницей Штюльпнагеля! Понятно? Так вот, пока мама разыскивала меня по всем полицейским участкам, сестра разыскивала латышку, а латышка — Штюльпнагеля, но никак не могла его поймать, и поэтому меня выпустил начальник его канцелярии или еще кто-то там… Вот каким образом, благодаря нашим фальшивым ресницам, мне не пришлось ехать в Германию, что могло бы оказаться моим последним путешествием.

— Нет, вы только послушайте! — кричал жених Луизетты.

Все еще хохотали, когда в дверях кафе показался Жако в сопровождении высокого полного мужчины в светло-желтых перчатках.

— Барышня, а вот и полковник с мэром! — воскликнула донельзя возбужденная Луизетта.

Жако прокладывал себе дорогу в шумной толпе, наводнившей кафе.

— Аммами! — сказал он.

Глаза у него были такие добрые, такие голубые, и на миг Анне-Марии показалось, что она рада ему. Но, видимо, она ошиблась, так как ей по-прежнему было скучно. Жако сел рядом с ней.

— Вам рассказали, какой мы подняли шум? Все идет прекрасно, как нельзя лучше, это все очень, очень полезно. В конце концов должен сознаться — я очень доволен, что этого беднягу Робера Бувена, которого я никогда в глаза не видел, посадили в тюрьму! Возмущение, чувство несправедливости объединяет людей; вдруг проявились истинные чувства большинства населения… Не правда ли, господин мэр?

Мэр сидел против них.

— Вы совершенно правы, полковник. Если бы дела Робера Бувена не существовало, его следовало бы выдумать. Нам оказали огромную услугу!

Мэр, казалось, был доволен положительно всем: жизнью, своим зычным голосом, перчатками, прекрасным здоровьем, вином, которое он пил… Рядом с ним широкоплечий и сутулый Жако выглядел бледным; несмотря на дубленую кожу и резкие морщины, в нем чувствовалось что-то бесконечно отзывчивое и мягкое; все дело, наверное, было в выражении его лица.

— Итак, можно открывать митинг? — спросил он.

И вся молодежь, смотревшая ему в рот, тут же поднялась.

— Аммами, — продолжал полковник, — сядьте на террасе, чтобы я не терял вас из виду, мы уедем вместе… У меня машина, я взял ее в гараже Феликса! Как вам это понравится? Вы чудо из чудес, Аммами, вы оказались правы по всем пунктам, и я благодарю вас за то, что вы направили меня на путь истинный.

Жако, мэр, Аммами, а следом за ними и все остальные вышли на террасу.

— Здравствуйте, полковник! — крикнул на ходу какой-то мужчина.

— А, здорово, Джекки! И вы здесь?

— Да, я в не безызвестном вам домишке, в деревне, за гаражом Феликса.

— Вы приехали на праздник или на митинг?

— Я здесь в качестве наблюдателя, только в качестве наблюдателя, я политикой не занимаюсь…

Полковник хлопнул его по плечу, и Джекки улыбнулся, глядя на него сверху вниз. Он был на голову выше полковника, и голова эта клонилась долу, увлекая за собой худое длинное тело, — не тело, а настоящая лиана! Его лишенные растительности щеки были похожи на смятую папиросную бумагу.

— Я зайду к вам, — сказал полковник, — вы расскажете мне о своих последних изобретениях.

— Вы всегда желанный гость, полковник…

Полковник, мэр, вынырнувший из толпы Клавель, приземистый кюре, подвижной, улыбающийся — тот самый кюре, с которым Анне-Марии не удалось повидаться, когда она приезжала в Кремай с Жозефом, — и еще какие-то незнакомые ей люди поднялись на маленький помост. Улица была запружена народом, машинами, велосипедами. Карусель перестала вертеться, карабины уже не стреляли, лотерейное колесо замерло… Под голубым небом, по-осеннему золотистым, наступила тишина.