Эльза Триоле - Анна-Мария

— Конечно, — смущенно заметила Анна-Мария, — рядом со всем этим мои деревенские дела такие пустяки…

— Триест тоже «пустяк»!.. Такой же, каким был Данциг!..

— Ужасно. — Внимательные глаза Анны-Марии затуманились. Она с минуту молчала… — И — ничтожное последствие великих дел — французам опять нельзя путешествовать по Италии. Я не была там со времени моего свадебного путешествия. А впечатление у меня такое, словно я лично не принимала в нем участия. Это был кто-то другой, носивший мое имя…

Жако представил себе Анну-Марию во время свадебного путешествия, представил себе ее желтого, как лимон, мужа, одетого во все черное, только брюки в полоску, как и положено врачу. Анна-Мария в объятиях этого мужчины… Жако прогнал от себя эту мысль, укоризненно сказав себе: «Какая разнузданная фантазия…» Но, возможно, менее разнузданная, чем воображение ее мужа… По лицу видно… Когда Жако познакомился с Аммами на улице Рен, у нее было двое детей, совсем маленьких, и Франсуа, ее муж, уже вел жизнь на стороне. В то время Анна-Мария была не такой худенькой: она кормила Жоржа. Жако вдруг осознал, что впервые заметил ее красоту, случайно увидев, как она давала грудь ребенку. Теперь он понял, что этот образ запечатлелся в его душе и что уже в то время ему хотелось сохранить его навеки. Анна-Мария и мужчины… Сама эта мысль была ему ненавистна. Внезапно он обратил внимание на проходящих мимо мужчин. Все они показались ему уродами. Самодовольные, потные… По бульвару, как обычно, шатались какие-то праздные люди, ротозеи… Супружеские пары, одинокие мужчины, одинокие женщины, завязывавшие случайные знакомства… День был настолько серым, что в этом лишенном солнца Париже, Париже лета 1946 года, попадавшиеся в толпе загорелые прохожие казались иностранцами.

— Вы проводите меня? — спросила Анна-Мария.

Они прошли по авеню Опера, пересекли двор Лувра, перешли через мост.

У дверей своего дома Анна-Мария растерянно сказала:

— Я ругаю себя, что уговорила вас туда поехать. Жако… На месте все кажется очень важным, все видишь «крупным планом». Но в Париже все снова приобретает обычные размеры. Очень жалко, что ребят посадили, но это не так уж страшно, их скоро выпустят, земля не перестанет вертеться из-за этой истории… Право, Клавель и один справится. Прошу вас, не ездите туда!

Жако засмеялся:

— Не терзайтесь угрызениями совести, Аммами. Сойдемся на золотой середине: это не так важно, но все-таки важно. И если без меня здесь дела не развалятся, я поеду. Без ненужных трагедий…

— Я больше ничего не понимаю, — призналась Анна-Мария. — Допустим, что я ничего не говорила, ни за, ни против. Вам известны факты: решайте сами… Роллан в Париже?

— Какой Роллан?

— Роллан Незнакомец, которого вы приводили ко мне.

— А! Вы не забыли его? Его нет в Париже…

Они расстались. Анна-Мария поднялась по лестнице. Люди, места, вещи, когда их некоторое время не видишь, поражают: их воспринимаешь по-иному, смотришь на них глазами постороннего человека. Отсвет пасмурного дня на стенах с облупившейся желтой и фисташковой краской, вытертый ковер, куски старинной парчи на диване и креслах, статуи мадонн из камня, еще более серого, чем этот пасмурный день… Открытый чемодан Анны-Марии был как камень, брошенный в стоячие воды, вокруг него — водоворот: туфли, пеньюар, белье. Анна-Мария сняла платье, надела халат и, отложив до более подходящего момента мысли и чувства, присела, чтобы записать на листке бумаги самые неотложные дела: повидать Мальчика-с-Пальчика, уплатить за телефон, пойти в красильню, отнести туфли в починку и т. д. Она подсунула листок за рамку зеркала, висевшего над камином, просмотрела, не вскрывая, письма, подобранные на полу у входа (почтальон засовывал их под дверь), и заперлась в темной комнатушке, чтобы проявить пленку, привезенную из П., ведь надо было что-то показать в Агентстве.

Она вышла из дому только под вечер, решив зайти к мадам де Фонтероль. И на набережной, возле улицы дю Бак, столкнулась с Марией Дюпон. Для Анны-Марии она все еще оставалась Дюпон — никак не удавалось запомнить фамилию ее мужа, журналиста.

— Какая вы худенькая, Аммами! Вы болели?

— Нет… Кажется, нет… Просто возраст. А вы хорошо выглядите. Дети здоровы? Да, вот уже два года, как мы не виделись.

— Париж велик! — отозвалась Мария.

Она действительно хорошо выглядела, даже чересчур хорошо, она стала дородной, ее мраморное тело Юноны потеряло упругость, красивое холодное лицо расплылось.