Эльза Триоле - Анна-Мария

— Любил бы меня, не женился бы на другой. А что, если я скажу — да? Разве он бросит жену с двумя детьми? Ему непременно надо искалечить мне жизнь, а по какому праву, раз он себе не принадлежит?

Ясно, ей не давали покоя мои слова: «Не с ним, а с тобой сладу нет!» Пожав плечами, я повернулась к герцогу и герцогине Н… Они только что приехали с просмотра отрывков из фильма Женни, который должен был скоро появиться на экранах, и наперебой рассказывали, как вдохновенно играет Женни роль Жанны д’Арк. Я нисколько не сомневалась, что это чистая правда, но досадовала на них: они помешали мне ответить Женни, мешали следить за ней. Я видела, как она весь вечер вертелась возле телефона. Один раз она даже набрала какой-то номер, но, едва раздалось звонкое «алло», бросила трубку, будто обожглась.

Было уже очень поздно, и гости, даже самые близкие друзья, стали постепенно расходиться. «Ты больше не сердишься на меня, Анна-Мария? — спросила Женни вполголоса. — Мне так хочется, чтобы ты переночевала сегодня у меня…» Разумеется, я на нее не сердилась.

Лежа на широкой кровати, мы смотрели, как за плотными занавесями уже занимался день. Голова Женни покоилась на моей руке. Женни спала совсем голая, и кожа ее была такой же гладкой и нежной, как в те времена, когда я то и дело натягивала вязаные пинетки, соскальзывавшие с ее ножек.

— Если тебе всю жизнь не везет в любви, — шептала в темноте Женни, — то в конце концов сама себе становишься противной и начинаешь думать, что тебя и впрямь не за что любить. И это самое страшное…

Неужели Люсьен окончательно сведет ее с ума! Женни во власти какого-то Люсьена… Несомненно, это ему она звонила…

— Опомнись, Женни… Я просто слов не нахожу. А что тебе говорил англичанин-журналист, когда вы сидели на козетке? Что тебя не за что любить?.

— Не понимаю, как смеет такой урод объясняться в любви! Даже оскорбительно! Лишнее доказательство, что ты и сама — урод!..

— Бог с тобой, Женни! Да он настоящий Аполлон!

— Все женщины сумасшедшие, — вздохнула Женни.

Мы замолчали. Ветер чуть колыхал занавес, и луч солнца, проскользнув в щелку, подбирался к зеркалу.

— А Рауль Леже, по-твоему, тоже урод? — невольно сорвалось у меня с языка.

— Нет, по-моему, не урод, — вдруг резко ответила Женни и отстранила мою руку, на которой покоилась ее голова, — по-моему, он лжец. Ты не представляешь себе, до чего он талантлив! И как актер и как лжец. В нем кипит черная губительная лава… Я говорю ему: «Вы должны выбросить меня из головы, я безобразная, злая», — а он в ответ: «Не знаю, возможно… Не спорю». Ты видела его с Марией?

— С Марией?!

— Учти, если кажется, значит так оно и есть. Все спят со всеми… следовательно, тут ошибиться невозможно. Хороша любовь, так и рвется уехать куда-нибудь подальше, когда мог бы сидеть здесь…

— Он уезжает? И далеко?

Женни ответила не сразу, наконец прошептала как бы про себя:

— «Я люблю вас, мадам»… Когда любят, не говорят «мадам» и не мотаются по белу свету…

Женни снова пристроилась на моем плече и, прежде чем уснуть, сонно пробормотала:

— Никто меня не любит.

А о Люсьене ни полслова. Плохо дело!

Тихой трелью заливается телефон. Открываю глаза и не сразу понимаю, где я: кровать не на своем месте, широкий луч солнца ударяет в зеркало справа, а ведь окно слева… Делаю над собой усилие и наконец соображаю… Ах да… Париж, Женни…

Раздается взбешенный голос: «Да где же он, этот чертов телефон!» — и Женни шарит рукой по ночному столику.

— Алло, да! Зачем ты будишь меня в такую рань? Сколько раз тебе повторять… Десять часов? Вот я и говорю: в такую рань!.. Ну — приходи, все равно разбудила.

— Это Мария, — поясняет Женни. Она с яростью бросает трубку и, соскочив с постели, раздраженно дергает за шнур занавесей. И сразу возникает большая комната, залитая, как водой, прозрачным зеленоватым светом… Закутавшись в пеньюар, Женни снова ложится. «Время от времени на нее находит мания звонить мне по утрам. Она портит мне настроение на целый день».

В дверь постучались: вошла Раймонда с завтраком на подносе.

— Так я и знала, что мадемуазель Анна-Мария ночевала здесь, — сказала она. — Вот и принесла завтрак на двоих. Что с тобой, мой цыпленочек? Ты плохо спала? А, опять эта Мария…

Раймонда, поджав губы, на ходу убрала брошенное на кресло белье Женни и удалилась, не удостоив взглядом входящую Марию. Та свежа, как ее накрахмаленная блузка, белокурые волосы тщательно уложены.