Эльза Триоле - Душа

– Значит, по-твоему, все образуется? – сказала Натали. – И единственно, что тебя волнует, это супруга художника?

Луиджи уже облачился в пижаму и домашние туфли, и весь так и сиял от радости, что сбросил с плеч тяжелое бремя.

– Ваш приказ выполнен, господин генерал! Пока что все идет хорошо. Не будем ничего драматизировать заранее. Ах, да… Оливье вручил мне для тебя начало романа, автор коего один его приятель, и он ужасно дорожит твоим мнением. Если его писания тебе не понравятся, он бросит работу.

Лежа рядом с Луиджи, который, нырнув в постель, сразу же заснул глубоким сном, Натали взяла листки, напечатанные на машинке. Она была так счастлива, что ей даже спать расхотелось. Бог знает как напечатано… Начинающий романист был таким же новичком и в машинописи, очевидно, брал у кого-нибудь на время машинку… «Юноша и стыд». Странное название… Натали раздражали все эти буквы, попавшие не на свое место, но уже через несколько минут ей почудилось, будто она слышит Оливье: его голос, его манеру строить фразу… Она, конечно, сразу подумала, что молодой автор – сам Оливье, а теперь все сомнения отпали. Ошибки, строчки, налезавшие одна на другую, перестали ее раздражать. А что, если ей удастся проникнуть в душу Оливье, заглянуть в его внутренний мир?

Я решил пойти покататься на лодке. У меня на пруду в лесу Рамбулье есть своя лодка. В это время года, в самом начале весны, по будням там никого не бывает, и я не знаю ничего лучше этого одиночества, согретого жаром сердца, сердца, которое не одиноко, у которого есть родители, друзья, дружба и любовь. Отвязать свою лодочку, взрывать веслами олово вод, смотреть, как солнце вдруг расталкивает плечом облака, очищая себе место, и золотит все, чего коснется его луч… Беспримесное наслаждение: все участвует в нем – мускулы, кожа, ясность мыслей и безбрежность грез. Заговор всего, что есть я, и всего окружающего, что дополняет меня. С чего это я так счастлив? Я засыпался на экзамене по санскриту, но что за идиотская мысль изучать санскрит? Мне двадцать три года, у меня есть профессия, невеста, с которой я живу уже целый год и которая скоро официально станет моей женой. А это значит, что каждый из нас уйдет от своих родителей, мы поселимся вместе, она и я, и при одной этой мысли я испытываю столь неподдельное волнение, что кровь бросается мне в голову. В такой изумительный весенний день все это представляется мне необыкновенно выпукло. Я, слава богу, из нервных, счастью удается меня опьянить. Но и несчастью тоже – этого забывать не следует. И если я завалился по санскриту, то потому, что чувствовал себя тогда несчастным по-настоящему – мне показалось, будто при моем появлении воцарилась тишина и кое-кто из сокурсников хихикает, поглядывая на меня исподтишка. Я проверил прическу, узел галстука, брюки… все, казалось, было в порядке… Так в чем же дело? Ужасно глупо. Я сказал: «Чего это вы так развеселились?» И мне ответили, что никто не веселится, так как на санскрите не повеселишься, к тому же он им осточертел. Что ж, все может быть… А все-таки они продолжали хихикать, и если не над санскритом, то, значит, надо мной.

Это меня раздражало. Но я не из тех, кто позволяет себя убаюкать; когда я раздражен, я тотчас же беру курс на одиночество. Ухожу на природу или в гостиницу, чтобы не иметь ни с кем объяснений по поводу своего дурного настроения или выражения лица. Родители достаточно настрадались из-за моих побегов. Кажется, это именно так и называется: побег.

Они, конечно, устраивали целые драмы, мама плакала, а отец как-то чуть не умер от беспокойства – у него больное сердце. Но как я их ни люблю, каждый раз я начинаю все сызнова, увлекаемый бог весть кем, бог весть чем: дурным или хорошим настроением, женщиной или облаком, ей-богу, даже облаком.

Я изучаю санскрит, священный язык браминов, так как мной владеет страстный интерес к человеку. Язык объясняет нам человека, масштабы его души и мысли, его знания, его занятия, его принципы… Язык – это подлинная история человека со всей его ложью! Филология – это главная моя любовь, моя страсть, возможно, истинное мое призвание. Но я не желаю зависеть от семьи, не потому, что мое содержание так уж тяжко отражается на их вполне приличном бюджете, но в силу самых обычных причин: гордость, принципы, свобода. Поэтому я пошел работать. Я зарабатываю себе на жизнь в одном театральном агентстве, куда меня как полиглота приняли с распростертыми объятиями. Живу я у родителей, и моих заработков мне хватает. Ни у Арлетты, ни у меня нет тяги к роскоши, и, поскольку мы приобрели туристское оборудование, мы вполне можем позволить себе уезжать на каникулы.