Эльза Триоле - Душа

– Замолчи, Кристо, пана знает, что делает. Кристо не хочет, чтобы об этом говорили, Натали. Он нас всех просто замучил…

– Слишком уж они радуются, что люди боятся… Я вот никому не сказал, даже тебе, Натали!…

Зазвонил телефон.

– Да, да, госпожа Луазель, он здесь. Ест кекс.

Оливье и впрямь ел кекс, но без аппетита, просто чтобы придать себе духу. Натали поглядела на него: сколько забот, ох, сколько же забот… Почти два года назад он явился к ним впервые, во время своего «бегства». Цыплячий пушок теперь исчез, Оливье был по-прежнему обаятелен, вырос, оперился, возмужал. И не говорит больше о своей невинности; слава богу, хоть с этой стороны все уладилось. И вот теперь новые угрозы…

– Ладно, – проговорила она, – не будем больше об ртом, приходи когда надо, хочешь ночуй, хочешь нет. А что, если тебе съездить к нашему другу, учителю, который однажды уже приютил тебя?

– Нет. – Оливье вспыхнул, всем детям Луазелей была свойственна эта способность легко краснеть до корней волос. – Нет, там вокруг леса, одни леса… Впрочем, я не убегу – это было бы недостойно с моей стороны!

Оливье заглядывал к Натали ежедневно, а то и два-три раза в день. Иногда он оставался ночевать у Петраччи, и тогда Натали посылала Мишетту предупредить Луазелей, так как Оливье ни за что не соглашался пользоваться телефоном: он был убежден, что их телефонные разговоры подслушивают, и опасался полиции не меньше, чем тех, кто ему угрожал. Откровенно говоря, Оливье чувствовал себя героем драмы, расцвечивал ее как умел, переживал ее увлеченно, играл свою роль с вдохновением.

Все вокруг только и говорили об этих угрожающих письмах, о похищении. Оливье осаждали вопросами, лицей разделился на две партии: одни решили его защищать, а другие требовали его исключения… Сам Оливье пытался проявить стойкость, не терять голову, но он так же мало был создан для роли героя, как бумажный змей для роли космической ракеты. Реальность отнюдь не была его стихией, он с головой уходил в выдуманные истории, заранее переживал свое похищение, представлял себе, где это произойдет, сочинял диалоги. От этого кружилась голова. При столь непредвиденных обстоятельствах Кристо, возможно, был прав, что не хотел и боялся огласки. Натали делала все, что в ее силах, лишь бы внушить Оливье, что вокруг него идет нормальная жизнь, старалась отвлечь его, но отлично видела, что юноша весь во власти собственных фантазий… Он мысленно переживал необыкновенные приключения, а тем временем реальная опасность, возможно, подстерегала его.

Когда Мишетта объявила: «Натали, господин Луазель здесь! Пришел со стороны Дракулы…», Натали переполошилась. Рене Луазель еще ни разу у нее не был, никогда она его не видела. Он вошел: высокий, темноволосый мужчина, глаза черные, круглые, брови дугой, коротко подстриженные густые усики…

– Похитили? – Натали прижала руки к груди.

– Не думаю… Но он исчез…

Рене Луазель сел. Руки его свисали между колен, глядел он куда-то в угол, через голову хозяйки и подергивал плечом знакомым для Натали движением Кристо.

– Нет, не думаю, – повторил он. – Просто уехал потому, что не выдержал… Так или иначе все должно было прийти к какому-то концу.

В костюме из вельвета он походил скорее на лесничего, чем на инженера…

– Вы уверены?

– Нет, нет, ни в чем я не уверен… Самое ужасное, что нельзя быть полностью ни в чем уверенным. Есть все-таки один процент вероятности, что его похитили.

– Но все-таки один процент есть! – крикнула Натали. Рене Луазель поднялся.

– Да, – протянул он, – да… Жена уверяет, что, если бы он уехал по собственной воле, он оставил бы нам записочку… А вот я считаю, что он побоялся оставить записку, «вещественное доказательство»… Но все это из области психологии, а пока что я боюсь, как бы он не натворил глупостей… Надо знать Оливье – в это похищение он играл, как играют в индейцев! Мы сказали детям, что Оливье уехал по делам. Это ни к чему не обязывает, но поскольку существуют Малыш и Миньона, можно быть уверенным, что весь дом будет в курсе. Мы не хотим компрометировать Оливье в глазах его приятелей, его болельщиков… А для них убежать – значит себя обесчестить.

– Посмотрела бы я на них в этом положении! – И Натали начала яростно скрести гребешком голову.

Рене Луазель опять уселся в кресло, с которого только что встал.

– Сейчас, мадам, я чувствую себя чудовищно ответственным за все и за всех… В наш дом политика входила беспрепятственно и в окна и в двери. Впрочем, я и не представляю себе, как бы могло быть иначе: отец мой был активистом, и я пошел по его стопам так, словно это само собой подразумевалось. Но Оливье вылеплен из другого теста, он слабее… Одних политика закаляет, других сбивает с толку… Она порождает истинных бойцов, романтиков и авантюристов… А Оливье, как вы сами знаете, романтик. Поэтому-то я и чувствую себя ответственным, будто я собственными руками свернул ему шею.