Йозеф Рот - Направо и налево

Принесли газету, и он раскрыл ее на странице прочих новостей. Не без чувства вины. Он сказал себе, что недостойно делового человека — не посмотреть сначала биржевые новости, но это было сильнее его; Пауля тянуло поскорее найти дискуссии об искусстве, театральные рецензии, сообщения о семейных трагедиях. День приносил сплошные неприятности: стало быть, нашлась в газете и статья его братца Теодора о книжной выставке, но также о Германии, о Европе, о желтой опасности и об Индии. Ведь Теодор использовал любую возможность. Ему всегда нужно выразить «мнение»; в его арсенале всегда множество бессмысленных, но эффектных формулировок. Он подслушал их; их звуковые фрагменты следовали друг за другом, разрубленные, разбросанные и насыщенные тенденциозностью, исходившей от народной мудрости, марксизма и Штирнера. Пауль сделал над собой усилие, встал, подошел к камину и бросил газету в огонь. Он принадлежал к числу впечатлительных людей, полагающих, что изгонят что-то из мира, если уберут это что-то с глаз долой.

Негры все еще пели. Огонь в камине угасал. Пауль Бернгейм не стал зажигать свет. Он заснул в пестром кресле, большие желтые цветы которого ядовито прорастали сквозь мрак.

Теодор надел смокинг. Его лицо мерцало в зеркале торжественной бледностью. Он попытался ухватить карманными ножничками несколько волосков в закоулках ушных раковин. Когда речь шла о его внешности, он мог проявить всю кротость и терпение, какие отпущены ему были природой. Еще раз взглянул он на свои длинные руки, которыми гордился и из формы которых делал вывод о своем аристократическом происхождении. Затем проскользнул в пиджак и повернул все лампы. Проба освещения. Он искал отражение своего профиля, так поворачивая зеркальную дверцу платяного шкафа, чтобы она встала под острым углом к большому настенному зеркалу. Затем снял очки и какие-то мгновения ни о чем не думал, будто все его мысли отмерли от нехватки визуальной пищи. Сквозь закрытую дверь соседней комнаты слышался стук пишущей машинки. Это секретарша печатала статью Теодора. Он слушал торопливый ритм клавиш как приятную музыку. «Теперь она на третьей странице, где я говорю об обмороке ночей больших немецких городов. «Обморок ночей» — это хорошо, безупречно, замечательно». Потом секретарша должна закончить письма. «Корреспонденцию» — говорил Теодор. Когда приходило много писем, он чувствовал, что приблизился к центру мира. Получив отклик на какую-нибудь из своих статей, он тотчас передавал письмо в редакцию, чтобы там верно оценили эффективность своего сотрудника. А кроме того, показывал его друзьям — в особенности тем, кого это могло разозлить. Теодор отвечал на все письма. Он добивался приглашений на празднования, выставки, конференции, на подобия салонов у директора банка, генерала, министра. На следующий день рассказывал о дискуссиях, которые там вел. Он вознамерился показать всем «этим молодцам» новый тип молодого немца: трезвого, хотя и патриота; аристократически воспитанного, но революционно настроенного; дипломатично мыслящего и все же откровенно излагающего свою точку зрения. При этом он постоянно дрожал от страха сказать лишнее. В глазах всех «этих молодцов» он не хотел себе навредить, хотя они ему и не нравились. К ним относились его издатели, ответственные редактора журналов, редактор, который имел дело со статьями Теодора. Написал как-то этот редактор статью сам — Теодор сразу звонит ему: «Поздравляю! Великолепно!» А своим друзьям говорит: «Вы читали? Он хорошо пишет, этот молодчик, но наивно, очень наивно. Он ведь не знает жизни!»

Треск машинки прекратился. Секретарша постучалась. Хотя Теодор считал неблагородным устанавливать личные отношения с секретаршей и видел в ней только «персонал», а не женщину, он все же пригладил двумя пальцами пробор, прежде чем сказать: «Войдите!» Он сел за стол, чтобы прочесть машинописную копию. Секретарша стояла позади. Дойдя до места об «обмороке ночей», он быстро обернулся и сказал: «Хорошо! Не так ли?» — и сразу разозлился на себя за это. Он никак не мог найти золотую середину между потребностью услышать похвалу и необходимостью держать «персонал» на почтительном расстоянии. Иногда он совершенно забывался, диктуя секретарше статью, которая была особенно злободневной и которую она не успевала печатать вслед за его потоком речи. Бедная девушка, которая каждый день с восьми до четырех отстукивала деловые письма, ощущала свою работу у Теодора как омовение в волнах остроумия и духовности. Она восхищалась им. Она читала книги, получаемые им для рецензии, после замечаний, которые содержались в его отзывах. Заметив ее восхищение, Теодор сокращал на несколько дециметров почтительную дистанцию и спрашивал: «Вы устали? Ладно! Поработаем сегодня поменьше».